Ицхок-Лейбуш Перец - Избранное

Однако милосердие божье безгранично. Надо кричать, вопить, молить! А они, дети, музыкантишки эти!.. «Ни капли жалости у них, ходят без талескотнов…» [23] Талескотн — то же, что арбаканфес (см. прим. 5). Если б не эти грехи!.. У нее на небесах есть заступник — дядя-резник. Он, должно быть, там важная шишка, безусловно не отказал бы ей. При жизни он, да будет блаженна память его, постоянно ласкал ее… Понятно, он и теперь неплохо относится к ней. Он потрудился бы, сделал бы для нее все, что можно. «Но эти грехи, — кричит она, — эти грехи! Ездят на христианские балы, едят там хлебы с маслом и еще бог весть что! Ходят без талескотнов! Не может же он этакую стену прошибить. Конечно, он сделает все… Но грехи грехи!»

Сыновья ничего не отвечают, каждый в своем углу тупо смотрит в пол.

— Есть еще время! — всхлипывает Мирл. — Дети! Дети! Боже мой, дети! Покайтесь же!

— Мирл! — отзывается больной. — Оставь их в покое, Мирл! Все кончено. Я свое отыграл. Перестань, Мирл, я хочу умереть.

Мирл вне себя.

— Ах, чтоб тебя! Умереть ему хочется! Умереть! А я? Нет, я не дам тебе умереть! Ты должен жить! Ты должен!.. Я буду так кричать, что душе не удастся покинуть твое тело.

Видать, в сердце у Мирл открылась старая незажившая рана.

— Оставь, Мирл! — молит больной. — Довольно поругались мы за нашу жизнь. Хватит! Нехорошо так перед смертью… Ох, Мирл, Мирл! И я грешил, и ты грешила… Но кончим с этим. Помолчи-ка лучше. Я уже чувствую, как холодная смерть подбирается от кончиков пальцев на ногах к самому сердцу, как отмирает в теле клетка за клеткой. Не кричи, Мирл, так лучше!

— Это потому, что ты хочешь избавиться от меня, — перебивает его Мирл. — Ты всегда хотел избавиться от меня! — горько рыдает она. — Всегда! На уме у тебя всегда была черная Песя. Ты постоянно твердил, что хочешь умереть. О, горе мне!.. Даже теперь он не хочет покаяться! Даже теперь!.. Теперь!..

— Не только черная Песя, — горько усмехается умирающий. — Много их было на веку — и черных, и блондинок, и рыжих… Но от тебя, Мирл, я никогда не хотел избавиться… Девица девицей… Так уж у музыкантов заведено… Тянет, как болячка, смешно даже… Но жена есть жена!.. Это совсем разные вещи… Помнишь, когда черная Песя сказала тебе что-то обидное, я разделался с ней прямо на улице.

Молчи, Мирл! Жена есть жена. Разве только если разведутся… да и то душа болит… Поверь, Мирл, я буду скучать по тебе… и по вас, дети. Вы тоже доставили мне немало горя! Но ничего! Таков уж характер скрипки, таков характер музыкантов. Я знаю, вы не очень почитали отца своего, но все ж любили меня. Если я иной раз пропускал лишний глоток водки, вы ворчали: «Пьяница!» Нельзя так!.. С отцом так нельзя!.. Ну, ладно! И у меня был отец, и я с ним обращался не лучше… Но хватит об этом! Я прощаю вас…

Больной устал говорить.

— Я прощаю вас, — начал он опять через несколько секунд.

Он чуть приподнялся на своем ложе и обвел всех глазами.

— Взгляните-ка на этих быков! — сказал он вдруг. — Уставились в землю… будто двух слов не могут вымолвить… Что? Жалко все же отца, хоть и пьяницу? Как?

Младший сын поднял на отца глаза. У него сразу задрожали ресницы, и он разразился рыданьями. Его примеру последовали братья. Через минуту четырехаршинная комнатушка наполнилась отчаянными воплями.

Умирающий с наслаждением смотрел на эту сцену.

— Ну, довольно! — крикнул он вдруг, будто обрел новые силы. — Боюсь, это мне повредит. Хватит, дети! Послушайтесь отца!

— Разбойник! — вскрикнула тут Мирл. — Разбойник! Пусть они плачут… Боже мой!.. Ведь их слезы могут помочь!..

— Молчи, Мирл! — перебил ее умирающий. — Я уже сказал тебе: свое я отыграл, хватит!.. Эй, Хаим, Берл, Иона! Все, все! Слушайте! Берите быстрей инструменты!

Все выпучили на него глаза.

— Я приказываю! — объявил умирающий. — Я прошу вас! Сделайте одолжение, возьмите инструменты и подойдите к постели!

Дети повиновались и выстроились вокруг ложа отца: две скрипки, кларнет, бас, тромбон…

— Дайте-ка мне послушать, как капелла будет играть без меня, — попросил умирающий. — А ты, дорогая Мирл, кликни тем временем соседа.

Сосед этот был служкой в братстве носильщиков.

Мирл не хотела идти за ним, но больной посмотрел на нее таким умоляющим взглядом, что она повиновалась. Позже она рассказывала, что эти «дорогая Мирл» и предсмертный взгляд были совсем такие, как после балдахина… «Помните, дети, — спрашивала она, — его сладостный голос, его взгляд?!»

Служка вошел в комнату, взглянул на умирающего и сразу сказал:

— Потрудитесь, Мирл, созвать миньен [24] Миньен — десять; при богослужении или свершении религиозного обряда должно присутствовать не менее десяти мужчин. .

— Не нужно, — проговорил умирающий. — К чему мне миньен? У меня есть свой миньен — моя капелла. Не ходи, Мирл…

Затем, обернувшись к детям, он сказал:

— Послушайте, дети! Играйте без меня, как со мной. Играйте хорошо! Не озорничайте на бедных свадьбах! Почитайте мать!.. А теперь сыграйте мне отходную… Сосед почитает надо мной…

И четырехаршинная комнатушка наполнилась звуками музыки.

анун субботы. У порога — кучка мусора, его нужно вынести; в чашке — отцеженная лапша, ее нужно облить ложкой бульона, чтобы она не слипалась; на столе калач и хала, их накрывают шелковой салфеткой; наготове и водка для кидуша.

Зорех, молодой хозяин дома, уже умыт. Двумя пальцами руки он выжимает воду из пейсов на висках. Мирьям, молодая хозяйка, стоит возле него и чистит на нем сюртук.

— Ах ты… неряха! — улыбается она. — Спустя полтора года после свадьбы разве обращаются так с одежой? Смотри! Вот на лацкане! Видишь? Пятно от стеарина. — Она царапает пятно ногтем, затем чистит его щеткой.

— Довольно! — упрашивает ее Зорех. — Ведь руки заболят. Ты уж совсем запыхалась. Оставь!

— Угу… Пусть уж они лучше немного поболят, зато в синагоге не станут говорить, что у тебя жена грязнуля, даже не почистит мужу субботнего сюртука.

Она находит еще одно пятно, наклоняется и снова чистит. На бледном лице появляется румянец, глаза загораются, но дышит она тяжело. И все же она своего добилась.

Зорех целует ее в голову.

— Почему она тебе так нравится?.. — Мирьям со смехом ускользает из его рук. — Повязка моя?.. Хоть мамы постыдился бы! — добавляет она тихо.

Повязка, которая покрывает ее голову, и мать, стоящая лицом к книжному шкафу и якобы ищущая «Тайч хумеш» [25] «Тайч хумеш» — Пятикнижие в переводе на современный еврейский язык (идиш), с комментариями. — это два тяжелых камня у нее на груди.