Ицхок-Лейбуш Перец - Избранное

Но вот Хаим свалил ношу и получил свои несколько грошей. Тогда он выпрямляется и, как следует отдышавшись, отирает пот с лица; затем, опустив подвернутые полы одежды, направляется к колодцу; испив несколько глотков воды, он сразу забегает в какой-то двор.

Тут он останавливается у стены, поднимает кверху свою большую голову так, что кончик бороды, нос и козырек его фуражки оказываются на одном уровне, и кричит:

— Хана!

Под самой крышей открывается маленькое оконце, и небольшая женская голова в белом чепце отвечает:

— Хаим?

Муж и жена нежно переглядываются; соседи говорят: милуются! Хаим подбрасывает завернутый в бумажку заработок. Хана хватает сверток на лету. Ей это не впервой.

— Ну и ловка же ты! — говорит Хаим. Ему совсем не хочется уходить.

— Поди, поди, Хаим! — усмехается Хана. — Я не могу отойти от больного ребенка… Приставила люльку к печке. Рукой снимаю пену с варева, ногой ребенка качаю.

— Как он, бедняга?

— Ему лучше.

— Слава богу. А Геня?

— У швеи.

— Йосл?

— В хедере.

Хаим опускает бороду вниз и уходит, а Хана смотрит ему вслед, пока он не исчезнет.

По четвергам и пятницам разговор длится дольше.

— Сколько у тебя здесь в бумажке? — спрашивает Хана.

— Двадцать два гроша.

— Боюсь, не хватит.

— А что тебе, Хана, нужно?

— Мазь для ребенка — шесть грошей, несколько грошей на свечи. Хала у меня уже есть… Мясо тоже, полтора фунта… Ну, еще тебе водки для кидуша… [18] Кидуш — молитва, которую религиозные евреи произносят в субботу и праздники в начале вечерней трапезы. Надо несколько поленьев дров.

— Дров уж я тебе добуду, на базаре найдется.

— Значит, нужно еще…

И она перечисляет, что ей еще нужно, чтобы справить субботу. В конце концов они приходят к выводу, что можно обойтись без водки и без многого другого.

Самое главное — это свечи и мазь для ребенка.

И все же, когда с божьего соизволения дети здоровы, медные подсвечники не заложены да к тому же на столе сладкий кугл [19] Кугл — праздничное блюдо, вроде пудинга. , у нашей четы бывают замечательные субботы.

Ведь Хана — большая мастерица делать кугл.

Вечно ей сначала чего-нибудь не хватает: то муки, то яиц, то масла. А в конце концов кугл получается жирный, сладкий, вкусный. Сладость его растекается по всем жилкам.

— Это ангел печет, — говорит Хана и смеется от удовольствия.

— Да, да, ангел! Конечно, ангел! — усмехается Хаим. — Думаешь, ты не ангел, если столько терпишь из-за меня, из-за детей… Сколько раз случается, они набедокурят или я рассержусь… И что же? Разве ты ругаешь меня, как другие женщины? И с другой стороны, много ли тебе радости от меня? И ты и дети голы и босы… Куда я гожусь? Ни богу свечка, ни черту кочерга. Не могу даже как следует петь субботние гимны.

— И все же ты добрый отец и добрый муж, — настаивает на своем Хана. — Вот честное слово! Дай мне бог состариться с тобой!

Муж и жена заглядывают друг другу в глаза так хорошо, так тепло, так сердечно, что кажется, будто они только что из-под венца.

За столом у них бывает еще веселей.

Поспав после обеда, Хаим идет в маленькую молельню.

Меламед читает здесь простым людям «Алшех» [20] Алшех — книга комментариев к Пятикнижию. . Душно, лица еще заспаны. Один дремлет, другой громко позевывает. Внезапно все оживляются — речь заходит о потустороннем мире, об аде, где грешников секут железными прутьями; о светлом рае, где праведники сидят в золотых венцах и читают тору. Пылают лица, раскрыты рты. Затаив дыхание все слушают рассказ о том, что будет на том свете.

Хаим, по обыкновению, стоит у печки. От волнения у него руки и ноги дрожат, на глазах слезы. Он весь в потустороннем мире.

Он страдает вместе с грешниками, купается с ними в горячей смоле, нечистая сила бросает его из одного конца света на другой; он собирает сучья в дремучем лесу. Все это он переживает так сильно, что на теле у него выступает холодный пот. Зато чуть позже он блаженствует вместе с праведниками. Светлый рай, ангелы, рыба-левиафан, легендарный бык и все прочие блага представляются ему так живо, что, когда меламед, кончив чтение, захлопывает священную книгу и целует ее, он точно пробуждается от сна, будто в самом деле возвращается с того света.

— Ах, господи! — Он тяжко переводит дыхание, которое до сих пор сдерживал. — Хоть бы кусочек, хоть бы крошечку, хоть бы пылинку царствия небесного!.. Для меня, для моей жены и для моих деток!

И тогда его охватывает грусть. Он спрашивает себя: «С позволения сказать, за что и почему это мне следует?»

Однажды он после такого чтения подошел к меламеду.

— Ребе [21] Ребе — учитель, раввин. , — обратился он к нему с дрожью в голосе, — посоветуйте, как мне удостоиться царствия небесного?

— Изучай, дитя мое, священную библию, — ответил ему тот.

— Я не умею.

— Изучай Мишну, «Эйн-Яков» или хотя бы Пейрек [22] Пейрек — талмудический трактат «Абот» («Поучения отцов»), в котором собраны изречения и афоризмы религиозно-нравоучительного содержания. «Авот» — прим. верстальщика . .

— Я не умею.

— Читай псалмы.

— Нет у меня времени.

— Молись горячо.

— Я не понимаю слов молитв.

Меламед глянул на него с состраданием.

— Чем ты занимаешься?

— Я носильщик.

— Ну, так служи тем, которые изучают библию.

— Как это делать?

— Приноси, к примеру, каждый вечер в молельню два ведра воды, чтобы изучающие божье слово могли напиться.

Обрадованный Хаим встрепенулся.

— Ребе, — спросил он снова, — а моя жена?

— Когда муж сидит в райском кресле, жена уподобляется скамеечке под его ногами.

………………………………………

Когда Хаим вернулся к вечерней молитве домой, Хана сидела у стола и читала: «Бог Авраама…» Увидел он ее, и у него больно сердце сжалось.

— Нет, Хана, — припал он к ней, — я не хочу, чтобы ты была скамеечкой под моими ногами… Я наклонюсь к тебе, подниму и посажу рядом с собой. Мы будем сидеть с тобой на одном стуле, как сейчас… Нам так хорошо вместе! Слышишь, Хана, ты обязательно будешь сидеть со мной на одном стуле. Всевышний вынужден будет согласиться с этим.

а кровати лежит скелет, обтянутый желтой, сухой, дряблой кожей. Умирает Михл-музыкант. Подле него на сундуке сидит жена его Мирл. Глаза ее опухли от слез. В разных концах тесной каморки толкутся их восемь сыновей, все музыканты. Тишина. Никто слова не вымолвит. Да и не о чем говорить. Доктор давно уже махнул на него рукой, фельдшер тоже. Даже Рувн из богадельни, этот «опытный» лекарь, сказал: «Пиши пропало!» Наследством тут не пахнет. Погребальное братство даст саван и могилу, братство носильщиков выставит на душу по глотку водки. Все просто и ясно, говорить не о чем. Только одна Мирл не сдается. Сегодня она снова отчаянно вопила в синагоге. А только что она возвратилась с кладбища, где припадала к родным могилам и молила о помощи. Она все время твердит свое: «Он умирает за грехи детей. Они не блюдут законов божьих, эти бездельники. Потому господь, да святится имя его, и забирает у них отца… Капелла теряет своего главу, свой венец. Отныне свадьба не будет свадьбой, веселье — весельем».