Ицхок-Лейбуш Перец - Избранное

— …На долгие годы нам, он прожил еще лет тридцать.

— Однако нынче такое слабое поколение и совсем не те силы, — ответил Мендл и потупился.

Брайна заговорила его страхи и принялась еще самоотверженней ухаживать за ним. Она брала теперь у мясника на обед лишних полфунта мяса.

— О Брайна! — говорил ей мясник. — У вас, наверно, родня за столом, дай вам бог удачи.

— Нет, — отвечала Брайна. — Но нынче такое слабое поколение…

А за столом она все время подкладывала Менделю еще кусочек, еще кусок. «Съешь это! Очень вкусно!» И, глядя на мужа, приговаривала про себя: «На здоровье!.. Ведь нынче такое слабое поколение!»

Она же сама якобы «уже перекусила печеньицем в лавке, угощалась у соседки». Иной раз родственница, сварив новый, необычный кулеш, приносила ей в лавку отведать его. Другой раз она была на обрезании, хотя никак не могла вспомнить имени роженицы. Но так или иначе — она не голодна и умоляет мужа:

— Ешь, Менделе, ешь! Что ты равняешься со мной? Изучение торы оставляет силы, — говорит она по-древнееврейски.

— Ослабляет силы, хочешь ты сказать?

— Пускай ослабляет… Или, как сказано в «Поучениях отцов», не изучая торы, не добудешь хлеба, — промолвила она снова по-древнееврейски. — Изучающий тору должен кушать.

Мендл усмехнулся новой ее ошибке.

— Ну, а я? Что я делаю? Целый день без дела слоняюсь или сижу над горшком с углями. Войдет покупатель — отмерю ему кварту семечек или отпущу крупы да муки. Нет, нет! Потому-то мне и полагается меньше кушать.

Мендл верил в съеденное печеньице, в кулеш, в обрезание. Мало ли как бывает, особенно когда соберутся люди. Конечно, ему нужно лучше питаться, думал Мендл. Шутка ли сказать — ежедневно псалмы, глава из Мишны, несколько страниц из «Эйн-Якова», да еще молиться, ходить с кружкой, тащить палку!

Он очень рад, что его праведной Брайне так легко живется; что она сидит без дела в лавке над горшком с углями; заложив руки за спину, ждет покупателя. Придет — ладно, не придет — тоже ладно. И хорошо! Пусть хоть она трудится меньше его, пусть хоть ее косточки отдохнут! И Мендл набивал живот с каждым разом все туже, чтобы удлинить себе жизнь, чтобы хватило сил прожить дольше и увидеть Англию, а затем уж умереть в Палестине.

Радость доставляла Менделе не только Брайна, но и дети. Старшего сына он оженил на стороне. Этот уже на хлебах у тестя. Слава богу, с тех пор как он пристроился, от него еще не было писем, а это значит, что у него все хорошо. Всяк, кто приезжает оттуда, передает отцу привет… После него есть еще один жених в доме, но он пока еще ходит в хедер. Брайна заботится об учителях, платит за учение, наблюдает, чтобы сын водился в хедере с равными себе. Мендл же проверяет каждую субботу знания сына. Однако перед едой он не любит этим заниматься. После обеда лучше и времени больше. Поэтому он сначала вздремнет; проснется, когда уже учитель с рюмкой в руке пожелает ему здоровья. Тогда он ущипнет сына за щеку, и на этом все кончается.

У него еще есть три дочери. Они совсем еще малютки, играют в камешки. Но все они хорошие, уважительные, тихие дети; всегда чистые, вымытые — одно удовольствие на них поглядеть. Мендл никогда не видит, как их моют, как расчесывают, как Брайна латает и чинит их платьица. Ему не совсем понятно, как это они становятся такими умненькими и хорошими.

— Мои дети! — говорит он с гордостью. — В меня пошли!

Он славит всевышнего за то, что у его Брайны такая тихая, спокойная жизнь, не так, как у некоторых матерей, что дети не терзают ее. И как они все послушны! Попросит он, например, воды. Брайна, по обыкновению, все, что он говорит, повторяет. И как только она произнесет: «Принесите отцу воды попить», — ребенок тотчас мчится, и вскоре уже перед ним вода. Замечательные дети. Он только приблизится к дому, и Брайна скажет: «Отец идет!» — как тотчас наступит тишина.

Слава богу, и второму сыну уже предлагают партию, и хорошую партию. Брайна собирается съездить посмотреть невесту. Она сделает это, по ее словам, в русские праздники. И так как он узнал, что дорога к невесте лежит не через Англию, он уступил эту честь жене. Пусть она съездит. Почему бы и нет? Она ездит лишь четыре раза в год за товаром и возвращается обратно измученной и усталой. Пусть она хоть раз съездит в свое удовольствие! Пусть люди видят, какая у него жена. Сам он явится на помолвку, а то к венчанию, и то достаточно. На смотрины невесты первого сына ездила тоже Брайна. Ей уж везет в таких делах. Сам он еще немало поездит…

И опять пролетели два года. Когда бог одарит, он одарит всем, даже покоем. Второй сын тоже женился, и женился удачно. Он теперь на хлебах у тестя.

Менделе толком ничего не знал, как и что тут произошло. Все свершилось почти как во сне. За все это время Мендл ни разу не прекратил чтения псалмов; и ни разу у него не болела голова, разве только в то утро, после долгой ночи, от недосыпания.

И Менделе рад: остается только выдать замуж трех дочерей (у Брайны это делается быстро), а потом — передать все дела, нанять повозку попросторней, чтобы можно было как следует вытянуться, набить ее английской соломой, и айда!

Правда, последнее время он стал чувствовать, что ноги у него сдают, что ему тяжеловато дышать. Брайна, однако, не давала ему особенно терзаться, утешала его, питала все сытней и уверяла, что он еще дождется своего часа.

………………………………………

Однажды, сидя в молельне за чтением «Эйн-Якова», он услыхал какие-то крики. Кажется, его дочь. Но нет! Как могла она оказаться на синагогальном дворе? К тому же девица, невеста, не станет плакать. Но вот кто-то бежит по ступенькам и кричит: «Папа! Папа!» Все же это ее голос! Но это невозможно!

Он хотел было сосредоточиться, взял уже щепотку табаку, но, прежде чем успел набить им нос, дочка уже теребила его за лацкан.

— Папа, ой, боже мой, мама упала без чувств!

Не успел Мендл прийти в себя и добежать до дому, как Брайна умерла.

За один день Мендл по-настоящему поседел, у него появилась одышка и опухли ноги. Никак не ожидал он, что Брайна не переживет его: у такого мужа! При таких детях! При таком благоденствии!

А Брайна, какой неприметной была при жизни, такой осталось и на смертном одре. Эдакая худоба!..

оего дядю звали Шахне, а мою тетю звали Яхне.

Было ли это предопределено свыше, чтобы мне не мучиться в поисках рифмы к их именам, если я захочу их воспеть, или так получилось случайно — этого я не знаю. Могу только сказать, что если бы всевышний всегда заботился обо мне и снабжал меня рифмами, я бы никогда не писал прозы. Правда, не всегда, что складно, то ладно, на одной рифме далеко не уедешь. Публика вообще не желает стихов, публика хочет только прозы и чтобы написано было просто, как в жизни, а главное, чтоб не нужно было думать, потому что читать-то любят, это уже вошло в кровь, но узнавать что-нибудь новое, — нет уж, избавьте!.. А славой не следует брезговать!