Юхан Смуул - Эстонская новелла XIX—XX веков

Вдруг кто-то толкнул его в бок и спросил:

— Яан, Яан! Что с тобой? Чего ты орешь?

— Ох-ох-ох-хоо! — вырвалось стоном у Яана.

— Чего ты разорался: Пуню да Пуню! — испуганно спросила Ээва, стоя у полатей. — Что с тобой?

— Кошмар меня замучил.

— Чего это ты голосил про Пуню?

— Мне было так велено!

— Ох, господи Иисусе! — охала Кадри спросонья в углу подле насеста. — Верно, порчу напустила на него та бабка из Алттоа! Старые счеты — Яан-то ведь не женился на ее внучке Мадли!

— А я уж решила было, что ты умираешь, — сказала Ээва, — ну, вставай, пойдем спать в горницу.

В руках у Ээвы была маленькая коптилка, лучина давно погасла. Яан ушел с Ээвой спать.

Проклятый Пуню!

А Пуню уж давно преспокойно спал на чистой соломе и даже во сне не мог себе представить, какая из-за него в доме произошла история и какой нелепый сон приснился его хозяину.

Пуню еще сладко спал, когда кто-то принялся его будить. У Пуню, как обычно у детей, утренний сон был очень крепок, и он никак не мог открыть глаза.

— Ну, вставай, вставай! — кричал ему кто-то, но смысл этих слов так до него и не дошел. Да и где ему, недельному Пуню, понимать человеческую речь?

— Ну, вставай, вставай! — закричали опять. Не в силах еще раскрыть глаза, он почувствовал, как кто-то потянул его за ухо.

— Погляди-ка, слепой… на, дурачок, попей!

Это хозяйка Ээва пришла ранним утром справить скотину и напоить маленького теленка.

— Из-за тебя ведь меня бранили и ругали. Ну, ну, сунь, дурашка, свою мордочку! — объясняла Ээва теленку, который из уважения ли к хозяйке, или просто оттого, что его тянули за ухо, наконец встал и, помахивая хвостиком, потянулся.

«Ну точь-в-точь как человек, — подумала Ээва, — встает и потягивается! И умная же растет у нас скотинка!» В ней проснулось к телку особенно нежное чувство. Она погладила его по голове. Пока он, встряхиваясь, пил и фыркал, опуская голову до самого дна ведра, Ээва тихонько щекотала его под шеей и, как-то особенно мягко произнося букву «н», приговаривала:

— Пей, Пунюшка, пей, Пунюшка. Расти большой-большой! Пунюшка, махонький мой, Пунюшка!

Пунюшка поймал хозяйкин палец и принялся его сосать.

— Ах ты, дитя малое! — умильно приговаривала Ээва. — Ишь ты, скучает по мамке родимой, сосет палец! Ах ты, мой крохотный! — И она уже собралась умиленно всплакнуть — так переполнилось ее сердце жалостью и любовью к животному, — как вдруг услышала за спиной голос хозяина:

— Теперь тебя нигде больше не увидишь, как только у теленка!

Яан пошел запрягать лошадь, чтобы ехать в лес за дровами.

— Что поделаешь, — ответила Ээва, — он ведь совсем как дитя.

Яан подошел к закутку, и жалость, в свою очередь, охватила и его. Вспомнилось ему, как и он был таким быком, — совсем таким же! Он ясно припомнил: у него была такая же красно-бурая шерсть, та же безрогая голова, такой же он был лопоухий, и такие же серые глаза. Удивительно, как это можно видеть во сне свои же глаза!

Ему взгрустнулось. В глубине души он понимал, что выращивает быка из расчета заработать на нем уйму денег, спастись с его помощью от всех бед и сделаться богачом, выращивая таких быков все больше и больше. Вдруг ему стало ясно, что это именно он сам и был тем ужасным существом из ночного кошмара, которое душило быка!

Теленок с упоением сосал Ээвин палец, выгибая колесом спину и помахивая от удовольствия хвостом, — а Яану вдруг показалось, что он словно придавил теленка и тот сейчас корчится от боли!

Ему стало жаль теленка, и это сблизило его с животным. Он чувствовал, что скотина хочет помочь ему, облегчить его судьбу, что она страдает ради него и вместе с ним ожидает избавления…

Ээва все еще тихо приговаривала: «Пуню, Пунюшка!» Яан, вторя ей, тоже прошептал: «Пуню, Пунюшка!» — и потихоньку вышел.

У Ээвы полегчало на сердце, когда она услышала, как ласково заговорил муж с ее питомцем, и у нее появилась надежда, что все обернется к лучшему.

Какой крестьянин-эстонец не привязан к своей скотине, особенно к корове или лошади? Начиная с мальчика-пастушка и кончая самым дряхлым стариком в доме — скотину любят они все. Встречаются, правда, среди крестьян и такие, которые мучают животных, бьют лошадей по голове, но их все презирают.

Посмотрите, как мать впервые отправляет со стадом своего маленького сына или дочь, как она дает им в руки крохотную хворостинку и как, взяв для примера зеленую веточку, показывает — больше словами, чем розгой, — как надобно погонять Чернушку или Буренушку: «Айда, айда, пошла, айда, в лес!»

Да, действительно, эстонец-крестьянин любит свою скотинку, он привязан к ней всем сердцем. Даже в комнату погреться приносит он свою овечку в холодное время. Да он взял бы туда и скотину покрупнее, только где ее поместить! А еще говорят: эстонец грязный, живет вместе со скотом! Ох, если бы все люди были такими грязными, если бы они так же заботились о своих братьях, которые терпят из-за них холод и голод, горе и нужду, бедность и болезни, которые так давно ожидают появления Спасителя, — если бы они так же заботились о родных братьях, как эстонец о животном: брали бы их к себе в тепло, относились бы к ним как к себе подобным! О, если бы во всем мире была такая грязь!

Чем больше солнце поворачивало к весне и чем настойчивее спроваживало оно в реки тающий снег, тем сильнее росла в сердце хозяина и хозяйки привязанность к маленькому Пуню. Только старая Кадри смотрела на него сердито, но ссоры уже не повторялись.

Когда минула пасха, хозяйке пришлось ненадолго оставить хлопоты по дому — весенние аисты не только пролетели над крышей Кирьюканну, но один шутник даже заглянул в комнату к Ээве и после шестилетнего ожидания подарил ей маленького сыночка.

Хозяин Яан был так доволен, что в первый же вечер велел принести себе полштофа настоящей водки, а жене — целую бутылку вишневой настойки, приготовленной, понятно, из черники и рябины, но носящей гордое название вишневки, точно так же как иной раз наш брат не по заслугам называется человеком. Правда, покупка обошлась в семьдесят пять копеек, но тут уж ничего нельзя было поделать: хозяину захотелось немного повеселиться. Да небось и деревенские женщины, принеся «младенческую кашку» [6] По эстонскому обычаю, женщины приносят роженице манную кашу, называемую «младенческой». , были не прочь опрокинуть по чарочке. Яан был очень рад, не посчитался даже с большим расходом. Эх, была не была — надо же хоть раз в жизни быть по-настоящему веселым!

И Яан действительно развеселился, он все прикладывался да прикладывался к рюмочке, глаза его осоловели, и он начал распевать песни и бормотать что-то себе под нос.

— Ишь ты, наш Яан-то разошелся! — засмеялась Ээва. — Яан, на сына своего взглянуть не хочешь?