Юхан Смуул - Эстонская новелла XIX—XX веков

С этого дня он запил.

У него больше не было иной заботы и иной радости, как напиться пьяным.

Он просыпался утром с тяжелой от похмелья головой и красными глазами; шерсть на его худой морде стояла дыбом. Подняв бочонок ко рту, он пил частыми глотками, пока его настроение не улучшалось.

Вскоре он принимался плясать и веселиться. Он скакал и прыгал, пока не уставал. Тогда он снова садился на пол, подымал бочонок, и пил так, что красное вино двумя ручейками стекало по щекам.

Напившись, он засыпал, обняв бочонок руками и улыбаясь во сне.

Таким он нравился Попи. Он напоминал тогда кого-то другого, кто так же по вечерам сидел возле огонька, а отпив из кувшина, усмехался и разговаривал сам с собой.

Теперь Попи не боялась Ухуу. Они спали вместе и согревали друг друга. Пьяный Ухуу искал у Попи в голове, а Попи лизала ему руки.

Они пьянели оба — Ухуу от выпивки, а Попи главным образом от винного духа, наполнявшего весь дом. И они больше ничего не помнили.

Когда один бочонок опустел, Ухуу отыскал другой. У него появилась способность по запаху находить то, что могло поднять настроение. Он открывал бутылки, вытаскивал затычки и пил.

В один из дней пошел снег, лохматый, словно шерсть. Бледный отсвет его падал на потолок, изменяя все краски. Через разбитое окно в комнату проникала снежная прохлада, а тихий ветерок осыпал снежинками искалеченную мебель.

Двое старых пьяниц подняли головы — все стало так бело!

Но главное — вино кончилось. Едва Ухуу после сна принялся пить, как оно кончилось. И он заковылял на кухню, чтобы отыскать новый бочонок.

Он долго искал, но ничего не нашел. Он перешвырял старье и перевернул все вверх дном. Наконец он нашел среди ядовито пахнувших кружек и кувшинов, куда Господин сливал свое варево, одну посудину.

Это был четырехугольный жестяной ящик, запаянный по краям. По мнению Ухуу, здесь было вино. Он, казалось, ощущал даже запах вина. И он вернулся в комнату с ящиком.

В этот день Ухуу показался в красном подбитом ватой камзоле. Попи уселась перед ним, подняв морду и опустив на пол свой длинный хвост.

Ухуу попытался открыть ящик. Он ковырял его ногтем и пробовал прокусить зубами. Потом он поднял ящик и швырнул его на пол.

Раздался страшный взрыв, пламя поднялось до потолка. Ухуу отлетел к одной стене, Попи к другой. И дом с грохотом развалился.

1914

Пастор Крийг лежал на диване на веранде данного домика и читал последний труд немецкого богослова из Гамбурга «Новые течения в евангелической церкви». С поразительной остротой и логикой автор возражал против новых веяний. Придя к выводу, что они низведут нашу веру с ее высокой, нравственной вершины, автор настоятельно убеждал каждого верующего твердо выступить против них.

Прочитав главу, господин Крийг пододвинул к дивану ширму, чтобы закрыться от ярких лучей утреннего солнца. Затем он положил книгу на грудь, закинул руки за голову, закрыл глаза и, лежа так, попытался вновь проникнуть в суть творения остромыслящего автора.

Дверь на веранду открылась. Вошли двое молодых людей. Один из них был племянник Крийга, сирота, сын офицера, смертельно раненного на дуэли. Через несколько лет после смерти отца умерла от брюшного тифа мать мальчика, и Крийг взял его к себе. Теперь племянник был уже юношей, студентом второго семестра. Другой молодой человек, сын доктора Холста, приехал из Вильянди; он третий год учился в какой-то столичной художественной школе. Нынешним летом он давал уроки рисования сыну барона, владельца мызы Арумяэ, расположенной неподалеку. Свободное время юноши почти всегда проводили вместе.

— Послушай, Лэо…

— Тсс, — племянник показал рукой в сторону ширмы, за которой виднелись ноги пастора.

Лэо на цыпочках подошел к дяде и взглянул на него. Книга лежала у пастора на груди, руки были закинуты за голову, глаза закрыты.

Юноша вернулся кошачьим шагом.

— Дядя спит, говори тише, — прошептал он другу. — Это прекрасно. Завтра опять туда пойдем.

— А кто они такие, ты знаешь?

— Знаю. Помнишь, рыжая и та другая, пониже ростом, пухленькая — это дочки торговца Марберга. А третья, черноволосая — дочь Смирнова, инспектора городской школы. Она живет на даче у торговца.

— Я бы никогда не поверил.

— Чему?

— Что у рыжей такая прекрасная фигура. Словно из мрамора высечена. Вот бы такую к нам на урок — моделью! Они, наверное, не первый раз там купаются?

— Сын лесника говорит, что каждое утро.

— А из тех зарослей прекрасно видно. Ольшаник густой, да и не далеко, может, шагов тридцать. На самой излучине реки.

— А та, с черными волосами?

— И она не хуже. Ты видел, как она плыла — словно рыба? Когда пошла под воду, у меня прямо дух захватило. Думал, тонет. Ты не хочешь еще пройтись? Я собирался что-нибудь порисовать.

— Да, пройдусь. Возьму дочитать роман.

Молодые люди вышли.

То, что пастор Крийг услышал, поразило его словно громом. Ясно, они ходят к реке подсматривать, как на другом берегу купаются девушки. Какая подлость! Как низко пали молодые люди! Разве это не прискорбно?

Крийг подивился, как у него достало духу выслушать их разговор. Что его удержало, почему он не вскочил и не прочел им нравоучение? Что бы они ответили ему, если бы он вдруг возник перед ними? «Я слышал, о чем вы говорили! Неужели вы не знаете, что вы погрешили против правил приличия, что поступок ваш низок, что человек со сколько-нибудь возвышенными чувствами не может себе такого позволить? Только эротики с больным воображением пробираются в такие места, откуда видно голых женщин. Разве вы не знаете, что подобный поступок чуть ли не уголовное преступление, наказуемое законом!» Да, уж он нашел бы, что сказать этим молокососам.

Стало быть, они ходят к извилине реки! Боже, он хорошо знает это место. Да, оттуда до другого берега рукой подать. И на той стороне голые девушки — без всяких покровов, и парни бесстыдно пялят на них глаза. Значит, они всё видели. Они не могли не видеть. Боже, какая ужасная история!

Пастор Крийг яростными шагами мерил комнату.

Разве он недостаточно заботливо воспитывал племянника? Разве не пытался привить ему понятие о нравственности? И вот тебе на! Парень тайком пробирается в заросли подглядывать за голыми женщинами.

Есть ли кто другой среди пасторов, столь же сильно возвышающий свой голос против падения нравов? Были случаи, когда он, пастор Крийг, так забывался, впадал в такую ярость, что некоторые считали нужным успокаивать его после проповеди. Кое-кто из его знакомых и сослуживцев даже опасались за его здоровье. Они умоляли его взять отпуск и поехать в деревню, чтобы успокоить нервы. В этом году он наконец послушался их совета и выбрал для отдыха прекрасную дачу на берегу красивой реки Видрику.