Юхан Смуул - Эстонская новелла XIX—XX веков

— Жена прислала, — заметил мясник.

Эннок понял, что это относится к хлебу и салу. Он спросил:

— За что тебя посадили?

— Видно, первая жена наклепала. Или кто другой донес. Сейчас страх сколько доносов.

Больше Эннок не спрашивал, ему показалось, что мясник не хочет отвечать точнее. Вполне разумно, к чему выбалтывать все чужому человеку, к чему вообще болтать, разве только для того, чтобы поднять собственное настроение.

— При обыске у меня нашли пистолет. Теперь считают подпольщиком и партизаном. И, что глупее всего, это был ТТ, красноармейский. Мне и в голову не пришло, что могут явиться с обыском. Разве я не сумел бы спрятать? Время смутное, в нашем деле без пистоля не обойтись. Нашел я эту штуку в канаве у дороги, всего-то два патрона было. И вот приволокли сюда. Кто-то, кто знал и на меня зуб имел, настукал. Думаю, что бывшая жена. Если бабу бросишь, она никогда не простит.

Эннок посмотрел на мясника внимательнее. Обросшее бородой, много дней не мытое красное лицо, веселые глаза — видно, человек чертовски сильной души, если глаза все еще веселые. Ни у шпиков, ни у стукачей веселых глаз не бывает. Толстая шея, как у борца, мужчина с таким затылком действительно может быть мясником. Большие руки и ноги, он, наверное, и вообще силач, в партизаны годился бы, глаза веселые, крепкий и нацистов, кажется, ненавидит.

Принесли завтрак и воду.

Жажда заставила Эннока встать и потащиться к бидону. Вокруг посудины была давка. Эннок ждал, опершись рукой о сырую стену. Наконец и он смог пробраться поближе, взял кружку, висевшую на цепочке. Воды еще было достаточно, и он стал жадно пить.

Обратно к нарам Эннок шел гораздо более твердыми шагами, довольный тем, что ноги слушаются лучше. А теперь, и правда, можно лечь и лежать, пока не вызовут, вдруг до обеда оставят в покое?

Мясник протянул ему ломоть хлеба и кружку, в которой что-то плескалось. Вместо кофе здесь давали горькое коричневое пойло. Эннок заставил себя выпить и его. К хлебу он не прикоснулся, хлеб он положит в рот немного позже, но не слишком поздно — обязательно до вызова на допрос; хлеб должен быть съеден перед допросом, потом уж какой из него, Эннока, едок — опять изобьют до бесчувствия. Сейчас аппетита никакого.

Эннок не успел и крошки хлеба взять в рот, он неожиданно для самого себя задремал. Сон пришел внезапно, Эннок проспал несколько часов подряд. Проснулся, только услышав окрик, его вызывали. Он и не жалел, что не съел хлеба, есть по-прежнему нисколько не хотелось. Он чувствовал себя гораздо бодрее — когда поднялся, ноги совсем не дрожали. Эннок сунул краюшку мяснику, тот посмотрел на него странным взглядом, но Энноку некогда было спросить, что случилось. Ему вдруг подумалось, что надо бы поближе общаться с товарищами по камере, может быть, он и на воле был слишком осторожен и подозрителен. Он собрался идти, поправил ворот свитера, одернул пиджак и начал пробираться между сидящими. За ним наблюдали, он чувствовал на себе их взгляды. Мелькнула мысль: единственное, что он еще может сделать как коммунист, это держать голову высоко, никто не должен заметить в нем ни страха, ни покорности. Около параши он остановился, снова больно резануло в спине, моча была красная. Тюремщик, стоявший в дверях, орал, торопя его, но Эннок не слушал. Пусть орет, надзиратели всегда ругаются, если на каждого обращать внимание, что же тогда будет на допросе? Нельзя никого бояться, и никто не должен заметить, что он, Эннок, в сущности, уже калека. В комнату следователя он обязан войти спокойно и уверенно, а брань надзирателя — пустяки. Эннок внутренне напрягся, все в нем сразу насторожилось — каждый мускул, каждый нерв. Хорошо, что ноги окрепли, что он не скользит на известняковых плитах коридора, отшлифованных тысячами подошв, что он даже в силах поспевать за надзирателем, а тот спешит.

В помещение, где проводились допросы, Эннок действительно вошел твердым шагом. Он собрал все свои силы, он еще мог навязать мускулам свою волю. Для Эннока не осталось незамеченным, что следователь смотрит на него с изумлением. Они, наверное, надеялись, что заключенный окончательно потерял способность к сопротивлению?

Эннок не отвел глаз, а взглянул на человека, во власть которого был снова отдан, даже несколько вызывающе.

Когда следователь сидел, он казался невысоким, а в самом деле был гораздо выше среднего роста. У него густые вьющиеся волосы, широкие скулы и большие карие глаза, точно девичьи. В камере говорили, что фамилия этого долговязого следователя с девичьими глазами Занден. И еще добавляли, что если уж кого отдали Зандену в руки, то добра не жди. Судя по прежним допросам, Эннок должен был признать, что Занден опытный и безжалостный следователь, по-видимому бывший судейский чиновник, криминалист или же агент охранной полиции.

Занден не спешил задавать вопросы, ему нравилось вначале заставлять подследственных ждать, приводить их в смятение, уставившись своими большими глазами, парализовать их волю. Может быть, он увлекался гипнозом? Во всяком случае, Занден исполнял свои обязанности рьяно; упорство, грубость, жестокость всегда соединяются в людях такого типа. Эннок смело выдержал взгляд Зандена, даже попытался так же оценивающе оглядеть его. Кто этот следователь — убежденный враг или просто усердный исполнитель, жаждущий сделать карьеру? Усердные исполнители приказов, жаждущие продвижения, — такие обычно хуже всего. Но, в конце концов, это совершенно безразлично, пощады ждать нечего ни от этого гипнотизера с густой шевелюрой, ни от кого другого.

— Ну как, подумали?

Итак, немая игра окончена, сейчас посыплется град вопросов.

— Мне не о чем думать, — ответил Эннок. Язык ему повиновался, он мог произнести ясно каждый слог. Хорошо, что поспал, хлеб так не подкрепил бы. Выражение лица Зандена не изменилось, он, видимо, и не ждал иного ответа.

— Не считайте, что ваша судьба уже решена заранее, — продолжал Занден своим низким голосом; у него тоже бас, как и у мясника, только не такой гулкий. — Мы сохраним вам жизнь даже в том случае, если вы ни в чем не признаетесь. На основании опыта я бы только хотел заметить, что даже у таких людей, как вы, силы и воля рано или поздно отказывают. Где вы жили до Береговой улицы?

— На Александровской.

— Номер дома и квартиры?

— Девяносто семь, два.

— А до этого?

— Каштановая, семьдесят четыре, пять.

— А еще раньше?

— Не помню, я был тогда совсем мальчишкой.

— В какой школе учились?

— В мужской гимназии.

— Кончили?

— Нет, был исключен.

— Почему?

— За плохое поведение.

— А именно?

— Курение, выпивки.

Отвечая, Эннок забывал о своих страданиях, мешала только пульсирующая боль в голове и колотье внизу живота. Дышалось легче, да и воздух здесь был чище. Наблюдая за следователем, Эннок старался поймать кроющуюся за вопросами мысль, угадать, что они вообще знают и на свободе ли еще его товарищи. Он решился держаться тех показаний, которые дал на первом допросе, хотя и отвечал не всегда достаточно находчиво. Теперь он говорил бы более умно, всякий задним умом крепок. Хотя Эннок все время считался с возможностью ареста, это случилось как-то неожиданно, его схватили на улице во время обычной облавы, так по-идиотски попался. Выходить на улицу вообще было ошибкой, ошибкой было и путешествие в Таллин, хотя Эннок чувствовал, что и теперь не поступил бы иначе. Он был нетерпелив, это верно, но ведь терпеливо выжидать — это почти то же, что стараться спасти свою шкуру. Кроме того, он должен был наконец узнать, что случилось со школьной уборщицей, которая дала ему приют. Когда он уходил, хозяйка лежала без движения на полу, Эннок не знал даже, бьется еще сердце старой женщины или нет. Наверно, все же билось, но долго ли? Его поспешные и неумелые попытки привести в чувство упавшую в обморок женщину не дали никаких результатов. Потеряла она сознание от страха или случилось что-то более серьезное? В ту ночь Эннок никак не мог решить: остаться подле хозяйки, лежавшей почти без признаков жизни, или бежать? Если бы хозяйка не боялась соседки, едва ли его кашель так подействовал бы. В конце концов Эннок счел более разумным скрыться, хотя чувствовал, что это бегство будет терзать душу. Пусть даже это был единственный правильный выход. Ведь если соседка побежала доносить, то его присутствие только подтвердило бы, что тут действительно кого-то прятали, и тогда хозяйке не миновать наказания.