Мао Дунь - Избранное

Я уехала рано утром, даже не простившись с хозяевами.

Мне было очень тяжело и тоскливо, я чувствовала себя неудачницей, словно кто-то сбил меня с ног, а кто — я не знаю. Я никак не могла понять, что со мной происходит.

Добравшись до дому, я легла в постель, меня трясло, но я все же нашла в себе силы достать то самое письмо: всего несколько строк, небрежно написанных на простом листе бумаги.

«Чжуанцзы считал, что «небо дает пищу воронам и коршунам, земля — медведкам и муравьям», что все равно, где похоронят тело, — им будут питаться другие существа.

Раз мне суждено после смерти стать пищей для живых существ, то пусть кормятся мною львы, тигры, ястребы, соколы. Но я не хочу, чтобы хоть кусочек моей плоти, хоть капля моей крови достались собакам.

Львы и тигры в пустыне и джунглях, ястребы и соколы в небе и среди скал — красивы и величественны! Даже находясь в зоопарке или превратившись в чучело, они вызывают священный трепет.

Собаки же вечно грызутся, вызывая отвращение».

Я прочла записку еще раз, затем еще, сложила листок и сказала сама себе: «Что за чертовщина! Кому хочется, чтобы его сожрали собаки! Хоть бы высказать кому-нибудь все, что наболело!» Но кому! У меня не было даже адреса, только этот листок.

Я снова — в который раз — стала изучать почерк, нет, он совершенно мне незнаком. Наверняка писал кто-нибудь из друзей К. Подумала так — и испугалась.

29 января

Совершенно неожиданно получила письмо от отца и на несколько дней лишилась покоя.

Прошлое, которое я давно похоронила в самые глубоких тайниках моей души, вновь ожило. В последнюю нашу встречу мы так и не помирились с отцом, и я вынуждена была навсегда уйти из дому. Потом я все время мучилась из-за этого, а теперь мучаюсь особенно сильно.

Стоит лишь закрыть глаза, и я снова вспоминаю тот страшный день. Разъяренный отец медленно ходит по гостиной и так яростно стучит ботинками, что при каждом его шаге кажется, будто он что-то раздавил. Я в боковой комнатушке укладываю вещи, спокойно, не волнуясь. На душе как-то пусто и удивительно легко. Я знала, что отец борется с собой, в тот момент он хоть и ненавидел меня, но не хотел, чтобы я ушла из дому. Если бы кто-нибудь сказал ему хоть слово в мою защиту, он, конечно, сдался бы. Но мачеха без конца подзуживала его:

— Ты свою жизнь прожил. А она такая способная, у нее столько друзей. Что же беспокоиться, что некому будет о тебе позаботиться! Мы еще обратимся к ней за помощью!

Не женщина была, а змея ядовитая! Никогда не забуду ее злые глаза и острый, как жало, язык! Сейчас ее уже нет в живых. Все прошло, как дурной сон, нет ни любви, ни ненависти!

Я попыталась представить себе, что должен чувствовать сейчас отец. Смерть жены обрекла его на полное одиночество и вызвала в нем горестные воспоминания. Он вспомнил о дочери, которая лет пятнадцать назад была для него самым любимым существом на свете. Отец пишет, что главный управляющий прислал ему письмо, в котором рассказал о моей жизни и, как я поняла, хорошо отозвался обо мне. Не знаю, чем я заслужила его доброе отношение? Неужели люди добрее, лучше, чем мы о них думаем? Вот бы собрать всех тех, о ком я иногда вспоминаю, и сказать им:

«В мире много зла, но много и добра. Каждому отпущена его доля, только нельзя быть равнодушным к людям, надо согревать их теплом своего сердца».

Отец надеется, что я вернусь домой, хотя прямо об этом не пишет. Он знает, что я по-прежнему одинока.

Еще он пишет, что в этом году ему исполняется шестьдесят три года, силы его покидают, здоровье пошатнулось, и он не знает, сколько протянет. «Я помню, что в шестнадцать лет ты была ласковой и наивной, как ребенок. Теперь ты выросла, говорят, стала настоящей красавицей, но для меня ты навсегда останешься нежной, маленькой шалуньей». Шестнадцать лет! Наивность!

Только отец помнит о ней. Да, он ждет меня, я это чувствую.

30 января

Проснулась утром и, лежа в постели, начала подсчитывать, через сколько времени я получу ответ от отца, из восточной Ганьсу, если отправлю письмо авиапочтой. Самолеты летают только до Ланьчжоу, дальше почту везут на машинах. Значит, это займет не меньше месяца. Как грустно!

Можно бы, конечно, дать телеграмму, но после семилетнего перерыва лучше послать письмо. Ведь в телеграмме ничего не напишешь.

И потом за этот месяц я смогу сделать все необходимые приготовления.

Вещи, которые я отнесла в лавку к земляку, вот-вот должны продать, а на вырученные деньги можно будет кое-что приобрести. Я знаю отца — он огорчится, если я вернусь домой, как нищенка.

Не знаю, когда удастся уехать, это от меня не зависит, ведь надо еще оформить отпуск, на что уйдет не меньше десяти дней. Но подготовиться необходимо.

Говорят, что сейчас трудно предусмотреть все дорожные расходы, надо быть экономной. Неужели мне стыдно попросить денег у отца?

Я все время думаю о широком пути, который открыт передо мной, и в то же время не покидает чувство тревоги, ведь эти негодяи только и ждут случая, чтобы рассчитаться со мной.

Мысли путаются, я то радуюсь, то печалюсь. Надо взять себя в руки и готовиться в путь.

31 января

Возвратившись после обеда из города, я была очень удивлена, увидев, что дверь в комнату приоткрыта. Кто посмел войти, когда меня не было дома? Я подумала о самом худшем, что могло случиться, и решила не входить, но тут дверь открылась и меня кто-то окликнул. Это была Н.

Я немного успокоилась, хотя не переставала удивляться. Н. взяла меня за руку и ласково сказала:

— Ты так изменилась за эти дни, сестрица, что с тобой? — Ее слова еще больше насторожили меня, но я с улыбкой ответила:

— Ничего серьезного.

— Зачем скрывать? — Н. обняла меня и усадила на постель. — Уезжая, ты не заперла дверь, маленький замок висел лишь на одной ее половинке. Я толкнула — и дверь открылась. Я решила, что ты дома, и вошла. Смотрю — пальто на вешалке нет, ну, думаю, ушла куда-то. По столу разбросаны письма… Я боялась, что зайдет кто-нибудь посторонний, и осталась ждать твоего прихода. Я знаю, ты человек осторожный, и раз с тобой такое случилось, значит, ты чем-то расстроена.

— Странно! Я хорошо помню, что заперла дверь, — сказала я, снимая пальто. — Спасибо, что присмотрела за домом. Я очень торопилась на автобус и, может быть, впопыхах действительно не закрыла.

— Кажется, ты чего-то не договариваешь. — Н. достала какой-то листок и с улыбкой протянула его мне: — Взгляни, он лежал на столе.

Это был текст телеграммы, которую я собиралась отправить отцу. Я покраснела. Как можно быть такой невнимательной? Не зря говорит Н., что я изменилась.

— Собираешься домой? — мягко спросила Н.

Я кивнула.

— Только никому не говори об этом!