Алексей Николаевич Толстой - Хождение по мукам

Но уже через год с небольшим отношение Ященко к толстовскому роману изменилось. В статье «Литература за пять последних лет», отдавая должное «плодовитости» писателя, он отмечал, что самым удачным «из всего им написанного, соответственно характеру его дарования, должна быть признана повесть “Детство Никиты” и драматический гротеск из времен Екатерины II “Любовь – книга золотая”». Роман же «интересен и в отдельных частях талантлив, но едва ли может претендовать на ту роль, которую он, по-видимому, ставит себе, – быть началом широкого эпоса русской жизни перед войной, во время войны и революции и после них. Для этого Толстому не хватает ни конструктивного таланта композиции романа, ни понимания художественных перспектив, ни пафоса сердечной любви, ни философского гения, а главное – у него нет твердого убеждения, вследствие чего его изображение и понимание жизни, может быть, сами по себе и правильные, не убедительны для читателя. Но роман этот полон тонких наблюдений, ярких фигур и Толстому свойственного природного юмора» [491].

В основе охлаждения Ященко и к «Хождению по мукам», и к его автору лежал, вероятно, целый комплекс причин. Это и смещение интереса «под влиянием Эренбурга и Пильняка, в сторону нового поколения прозаиков» [492], и расхождение общественных позиций Толстого и Ященко, и изменившееся отношение эмиграции в целом к писателю, выступившему весной 1922 г. с открытым письмом о фактическом признании Советской власти. Так или иначе, приведенный отзыв со всей очевидностью обнаруживал трещину в их многолетней дружбе. В ноябре 1921 г. Толстой отметил в дневнике: «...написал Ященко: “Прошу пока мне не писать, так как на небольшое время уезжаю на Северный полюс”» [493].

В сентябре 1922 г. в «Литературном приложении» к газете «Накануне», которое редактировал Толстой, появилась статья А. Ветлугина [494]«На путях русской прозы», о творчестве писателя в целом и «Хождении по мукам» в частности. Ее автор первым из современных Толстому критиков написал о романе как о прологе будущей революционной эпопеи, окончательную оценку которой выносить еще рано: «“Хождение по мукам” – эпопея. Не из пристрастия к определениям, а из любви к точности не следовало бы этого забывать при оценке появившегося первого тома. В последних главах дано описание потопления распутинского трупа, революционной весны 1917, “огородных работ” Николая II и т.д. Если эти исторические моменты, описанные Толстым с нарочитой точностью летописца, мы возьмем в рамках только одного появившегося тома, то неизбежны разговоры о “попытках” изобразить революцию, об “удачности” или “неудачности”, о “правильности” или “тенденциозности” и пр., и пр. Между тем, подобные пересуды являются занятием праздным, в лучшем случае на любителя. И потопление распутинского трупа, и Николай в огороде, и человек с провалившимся носом, расклеивающий афишки “всем, всем, всем” – во всех трех случаях мы имеем дело с теми форточками, сквозь которые канва романиста соединяется с непрекращающимся ходом жизни (...) Эпопее Толстого предстоит вознестись на гребень событий. И если в конце первого тома история только дает себя знать ветром сквозь фортки, то дальше она уже станет главным действующим лицом (...) И только тогда, прочтя всю эпопею, мы сможем предъявить счет автору: “удалось описание революции” или “не удалось”» [495].

Характеризуя художественную манеру Толстого, сложившуюся в последние, проведенные в эмиграции, годы, Ветлугин, вслед за многими, фиксировал динамизм повествования и психологическую убедительность характеров и событий, угадывая воплощенным в художественном тексте то, что сам Толстой будет потом называть «теорией жеста» [496]: «В “Хождении по мукам” есть особенная убедительность, которой мало кто из современников может похвастаться. Насыщенность действием и минимальное количество “связующих”, “пояснительных” разговоров. Герои живут и раскрывают себя в жизненном жесте. Ни Даше, ни Кате, ни Телегину, ни Жадову, ни либеральнейшему Катину мужу, ни обсыпанному пеплом отцу обоих сестер не нужны ни ложно-классические “вестники”, ни обильные авторские ремарки. И когда жалкая, запутанная “футуристка” Елизавета Киевна становится женой атамана воровской шайки, не возникает никаких недоразумений; мы это знали заранее. И когда вчерашний агитатор рубит палашом убегающих австрийцев – иначе и быть не могло... Если слово есть “ложь”, то текучесть исполнена острой художественной правды. Отсюда главнейшее достоинство толстовской эпопеи. Если в “Господине из Сан-Франциско” гениальная графика (...) то в “Хождении по мукам” шершавый ломающий поток силой своего падения все приводит в движение, заставляет не только морализировать, но и дрожать, не только видеть, но и ощущать» [497].

Особенности поэтики «Хождения по мукам» рассматривались Ветлугиным в контексте перехода Толстого к новому для него художественному стилю и новым сюжетам: «Исчезли последние отрыжки Аполлоново-Весовской эпохи, в область преданий отошли наигранность, манерность, достоевщина. После шести лет раздирания личин, масок, стилизаций, Толстой впервые, целиком выказал свое подлинное лицо. Новое лицо выкристаллизовалось в новом стиле, и – как следствие – не могли не явиться новые сюжеты (...) От декадентщины, от слащавости образов и слов к целомудрию, от расплывчатости к остроте, от поверхностного формализма Аполлоновцев к могучей девственной форме Толстого Льва. И параллельно: от расслабленных князьков Бельских, от чувствительных “Хромых бар”, от прожорливых сангвиников Желтухиных, от демонически неудовлетворенных Касаток и фаянсовых пастушек Раис – к живой русской женщине Даше, к полнокровному Телегину, к убедительному Жадову, ко всей галерее действующих лиц “Хождения по мукам”» [498].

Известен отзыв А.М. Горького о произведении Толстого. В начале 1923 г. Горький упомянул роман в письме к швейцарскому писателю и издателю Эмилю Ронигеру: «“Хождение по мукам” чрезвычайно интересно и тонко рисует психологию русской девушки, для которой настала пора любить. Фоном служит жизнь русской интеллигенции накануне войны и во время ее. Есть интересные характеры и сцены. Но на мой взгляд, роман этот перегружен излишними подробностями, растянут и тяжел. Во всяком случае, эта книга не из лучших Алексея Толстого» [499].

Толстой познакомился с Горьким весной 1922 г. в Берлине [500]. На протяжении 1922—1923 гг. они часто встречались, знакомили друг друга со своими новыми произведениями. В повестях и рассказах Горького Толстой отмечал близкие для себя темы и мотивы. О повести «Отшельник» он писал в статье «Великая страсть»: «Она поразила меня свежестью и силой формы и новым поворотом души его. Выше всего над людьми, над делами, над событиями горит огонь любви, в ней раскрывается последняя свобода. В ней человек – человек» [501]. Горькому же принадлежит один из самых лестных отзывов о написанной тогда повести Толстого «Краткое жизнеописание блаженного Нифонта» (1922; «Повесть Смутного времени») [502]. Однако «Хождение по мукам» ему не понравилось. Он отказал произведению, «перегруженному излишними подробностями, растянутому и тяжелому», в праве называться романом о русской революции, и в этой своей оценке был тверд. Во всяком случае, вряд ли мог поколебать ее один из корреспондентов писателя, член опекаемой им литературной группы «Серапионовы братья», Л.Н. Лунц [503], в декабре 1922 г. написавший Горькому: «Прочел я “Хождение по мукам” Толстого. Очень понравилось. Вот тоже доказательство того, что роман не умер» [504].