Алексей Николаевич Толстой - Хождение по мукам

Впервые: Луч правды. 1917. 4 дек. (№ 3). С. 2.

Републиковано: Деготь ил и мед. С. 93–95.

Печатается по тексту газ. «Луч правды».

Брандмауэр — устаревшее название противопожарной стены, разделяющей смежные здания и препятствующей распространению пожара.

Вот разогнали думу, а ты и нюхай. — Московская городская дума была распущена решением московского военно-революционного комитета от 5 (18) ноября 1917 г. Вместо нее был создан Совет районных дум из 84 членов большевистской партии. 23 ноября (6 декабря) 1917 г. газета «Русские ведомости» со ссылкой на бывшего заместителя московского городского головы И.Н. Коварского сообщала: «Состояние, в которое приведены большевиками разные отрасли городского хозяйства, граничат с ужасом. Вся ответственность за полное расстройство городского хозяйства ложится на большевиков» (С. 4). Один из современников отметил в дневнике 28 ноября (11 декабря) 1917г.: «Вот иллюстрация существующего в Москве внешнего порядка: в центре города, на Большой Лубянке, лежит уже пять дней дохлая лошадь, и если бы не морозная погода, то этой улицей не пройти бы. Мы морщим носы, когда читаем в описании Пекина, что там на улицах валяются дохлые кошки, а у самих под носом что делается?» ( Окунев Н.П. Дневник москвича: 1917//1917 год: К 90-летию Февральской и Октябрьской революций. М., 2007. С. 423).

...прекрасную даму... что рисуют на машинах Зингера. — Торговая марка фирмы «Зингер» представляла собой большую букву «З» с вписанным в нее изображением молодой девушки в длинном платье, сидящей за швейной машинкой.

Впервые: Южный край (Харьков). 1918. 19 сент. (№ 127). Утр. вып. С. 2; 26 сент. (№ 132). С. 2.

Републиковано: Деготь или мед. С. 140–148.

Печатается по тексту газ. «Южный край».

Рассказ, видимо, написан в Одессе в августе-сентябре 1918 г. и опубликован в Харькове, где писатель неоднократно выступал на литературных вечерах с чтением своих новых произведений. В одном из главных героев рассказа («И. Э-рг, поэт и очень странный человек») угадывается писатель Илья Григорьевич Эренбург (1891—1967), с которым Толстого зимой и весной 1918 г. связывали теплые дружеские отношения. Их часто видели вместе, оба они упоминаются в очерке Вл. Чертольева «Арбат (Уходящая Москва)»: «А через несколько переулков, в большом доме, в теплом кабинете, сидит и пишет Алексей Толстой, этот русский писатель, в творчестве которого сочетались в таком чудесном сочетании зоркий наблюдатель, фантазер и верующий и нежный человек. Днем вы встретите его, немного неуклюжего, в кривом переулочке; встретите и другого странного, волосатого человека, пузатого от рукописей и газет, которыми набиты карманы его пальто, с неизменной трубочкой во рту, – поэта и переводчика Эренбурга, этого кликушу в его теперешней темной и религиозной поэзии, в которой каждая строка – великое страдание за Россию; она недобро встретила его, изгнанника, недавно лишь вернувшегося из Парижа» (Вечерняя жизнь. 1918. 27 марта (9 апр.). (№ 16). С. 3).

В очерке о Толстом, созданном в 1918 г., Эренбург писал: «В громадном грубоватом человеке много подлинной любви и нежности. В уюте быта его повестей (уют, от которого в ад запросишься), точно в глыбе бесформенной, уродливой, таится, как крупица золота, любовь. Весь смысл – в ней, только в глуби она, разыскать надо, – не дается (...) Толстой средь нас сладчайший поэт любви, любви всегда, наперекор всему, на краю смерти, и после нее, вовек пребывающей в мире трепетной птицей, облаком, духом. Гляжу на Толстого, книги читаю его и вижу нашу страну. Вот она необъятная, чудесная, в недрах золото и самоцвет, шумят леса, а такая бессильная? Что нужно ей, чтоб собраться, привстать, познать свою мощь, сказать “Это я!”? Такой и Толстой, дар Божий и всевидящий глаз и сладкий голос и много иного, а чего-то недостает. Чего? Не знаю... Может, надо ему узреть Россию, его поящую, иной, проснувшейся, на голос матери ответить: “А вот и я!..”» (Понедельник власти народа. 1918. 19 марта (1 апр.). (№ 5). С. 3).

...были надписи совсем уж непонятные: «Каратака и Каратакэ», что впоследствии оказалось пьеской в стиле Рабле, поставленной в театрике на 25 человек зрителей... — Речь идет о пьесе «Каратака и Каратакэ» («каратака» в переводе с японского «черепаха»), которая в июне 1918 г. шла в московском театре «Четырех масок», организованном в собственной квартире на Малой Никитской улице Н.М. Форрегером (см. об этом: Деготь или мед. С. 149). Франсуа Рабле (1494—1553), французский писатель эпохи Возрождения, автор знаменитого романа «Гаргантюа и Пантагрюэль». Одну из главных черт своего творчества, сочетавшего сатиру и гротеск, он сам определил как «глубокую и несокрушимую жизнерадостность, перед которой все преходящее бессильно» ( Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. М., 1966. С. 437).

...комиссар народного просвещения был в восторге от представления. — Речь идет о А.В. Луначарском (1875—1953), комиссаре народного просвещения в правительстве, сформированном после октября 1917 г., литературном критике, публицисте, драматурге. В первые годы советской власти активно поддерживал различные направления нового искусства, в том числе футуристов. См. об этом в статье И.Г. Эренбурга «Le Roi s'amuse (Король забавляется)» (1918): «Господа Луначарские, Фриче, Стекловы и прочие (...) показали, как они понимают искусство. Ни духа, ни формы произведений они не воспринимают, важна лишь тема (...) Господин Луначарский с крайне правого “академического” фланга искусства перелетает на крайний левый, “футуристический” (...) господин Луначарский, который еще недавно не мог воспринять Сологуба или Бальмонта, ибо их стихи не пересказывают программы РСДРП – ярый поклонник Маяковского, Луначарский, со скукой проходивший мимо Сезанна (ни одного красного знамени), восторгается “сюпрематизмом”. Вы не верите? Я жалею, что стенографистка не сопровождает господина Комиссара и ночью, ибо сей трудолюбивый муж и в поздний час выступает с программными речами. Так, недавно в кабачке футуристов, после анекдотов, не очень пристойных, некоего клоуна, господин Луначарский не выдержал и попросил слова. Он заявил, что через 10 лет все памятники сменятся одним обелиском в честь Маяковского. Футуризм – искусство пролетариата и прочее» ( Эренбург И.Г. В смертный час: (Статьи 1918—1919 гг.). СПб., 1996. С. 19–20). Луначарский не скрывал своих ожиданий, связанных с футуристами. Так, характеризуя художественное убранство Петрограда к 1 мая 1918г., выполненное представителями левого искусства, он писал: «Многие площади и улицы города разубраны с большим вкусом, делающим честь художникам-организаторам. Плакаты. Конечно, я совершенно убежден, что на плакаты будут нарекания. Ведь это так легко – ругать футуристов. По существу же – от кубизма и футуризма остались только четкость и мощность общей формы, да яркоцветность, столь необходимые для живописи под открытым небом, рассчитанной на гиганта-зрителя о сотнях тысяч голов. И с каким восторгом художественная молодежь отдалась своей задаче! Многие, не разгибая спины, работали по 14–15 часов над огромными холстами. И написав великана-крестьянина и великана-рабочего, выводили потом четкие буквы: “Не отдадим красного Петрограда” или “Вся власть Советам”. Тут, несомненно, произошло слияние молодых исканий и исканий толпы» ( Луначарский А.В. Воспоминания и впечатления. М., 1968. С. 208–209).