Алексей Николаевич Толстой - Хождение по мукам

С высоты прожитых лет Толстой негативно оценивал предвоенный период своего творчества, о чем неоднократно писал в статьях и автобиографиях: «Настал день, когда я с трепетом почувствовал: нужно жить в современности (...) Я писал все хуже, все ненужнее – беспомощно барахтался в дикой стихии русского языка» (X, 149); «Я исчерпал темы воспоминаний и вплотную подошел к современности. И тут я потерпел крах. Повести и рассказы о современности были неудачны, не типичны» (I, 43).

Эти характеристики лета 1914 г. в какой-то степени автобиографичны. Именно на это время приходится окончательный разрыв Толстого с С.И. Дымшиц.

Толстой (1). Т. 13. С. 84. 17 (30) июля 1914 г. российские газеты опубликовали «Высочайший указ Правительствующему Сенату» о мобилизации, а 20 июля (2 августа) сообщили об объявлении Германией войны России. Официальной датой начала войны считается 19 июля (1 августа) 1914 г.

Переписка. Т. 1. С. 212.

Толстой (1). Т. 3. С. 9.

Переписка. Т. 1. С. 214.

Толстой А.Н. На войне // Толстой А.Н. Собр. соч.: В 10 т. М., 1915. Т. 6.

Толстой (2). Т. 2. С. 282.

Из дневника на 1917 год // Русские ведомости. 1917. 15 янв. (№ 12). С. 2.

Критика и библиография // Современный мир. 1915. № 2. С. 194.

Русский Берлин. С. 127. Очерк был предназначен для собрания сочинений Толстого на немецком языке.

Иванов А.И. Первая мировая война в русской литературе 1914—1918 гг. Тамбов, 2005. С. 182–183.

В одной из автобиографий Толстой писал об отчиме: «Алексей Аполлонович, либерал и “наследник шестидесятников” (это понятие “шестидесятники” у нас в доме всегда произносилось, как священное, как самое высшее), не мог ужиться со степными помещиками» (I, 39). См. также: «Я рос с матерью и отчимом в разоряющейся усадьбе в степях Самарской губернии. Вотчим считался красным в уезде, в 90-х годах он сделался помещиком-марксистом и, конечно, вылетел в трубу» (X, 140).

На Государственном совещании, созванном по инициативе Временного правительства для консолидации политических сил страны, Толстой присутствовал в качестве корреспондента газеты «Русское слово». См. его итоговый очерк «Московское совещание» (Русское слово. 1917. 20 авг. (№ 190). С. 5).

Переписка. Т. 1. С. 270.

Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. СПб., 2000. С. 228.

Наст. изд. С. 258

Наст. изд. С. 265. Эту точку зрения на ситуацию, видимо, разделяла и жена писателя, поэтесса Н.В. Крандиевская. См. в одном из ее стихотворений осени 1917г.:

Наст. изд. С. 276.

Воспоминания. С. 88.

Слово: Сб. восьмой. М., [1918]. С. 60

Там же. С. 85.

«Обыкновенность» своих героев Толстой подчеркивал и раньше, назвав один из рассказов периода Первой мировой войны «Обыкновенный человек».

Свое логическое развитие эта тема получила в романе писателя «Хмурое утро», созданном в конце 1930-х годов. Описывая один из боев под Царицыном, Толстой справедливо замечал: «И тем страшнее, упорнее был бой, что с обеих сторон дрались русские люди... Одни – за неведомую новую жизнь, другие – за то, чтоб старое стояло нерушимо» (VI, 59).

Слово: Сб. восьмой. М., [1918]. С. 87. Впоследствии, в результате авторской правки, финал повести приобрел иное звучание: «Василий Петрович во всю грудь захватил воздуху, закашлялся и, уже не сдерживаясь, стал глухо лаять... Слезы полились из-под золотых очков... О ком? О сыне Колечке... о сумасшедшей бабе... о замученной Оленьке... о нелюбимой жене, только и умеющей хлопать ресницами в ответ на все непомерные события... И о себе, раздавленном и погибшем, плакал Василий Петрович, спотыкаясь и бредя по трамвайным рельсам в непроглядную тьму бульвара» (III, 78–79).

В статье «То, что нам надо знать» свое обращение к историческому прошлому Толстой объяснял следующим образом: «Последние годы научили истине: я не знаю даже того, что должно случиться через минуту, через мгновение. Перед моими глазами – темная, неощутимая, как воздух, и непроглядная, как ночь, завеса. Я слышу в этой темноте грузный шаг истории, ураган ревет во всех снастях, но к какому берегу бежит корабль, что там, куда до боли я всматриваюсь, – не знаю. Тогда невольно я обращаюсь назад, гляжу в прозрачную тишину прошедшего» (Наст. изд. С. 274).

Именно такое написание своего произведения, через «о», характерное для конца XVII – начала XVIII в., использовал Толстой. Само слово тогда имело двоякое значение – «соблазн, искушение», а также «клевета, наушничество».

Скрижаль: Сб. первый. [Пг.], 1918. С. 193.

Там же. С. 214.

Историк С.Ф. Платонов в предисловии к своей книге «Петр Великий: Личность и деятельность» (Л., 1926), анализируя рассказы Толстого «День Петра» (раннюю редакцию) и Б.А. Пильняка «Его Величество Kneeb Piter Komondor», писал: «И там и здесь “его величество” является грязным и больным пьяницей, лишенным здравого смысла и чуждым всяких приличий» (С.З). И далее: «Таков царь Петр у А. Толстого. Грязный, пьяный и грубый, он дерется кулаком в зубы, предается зверской жестокости в застенке у пыток и скотской похоти в ассамблее» (С.5). При этом Платонов указывал: «Удивительно, однако, что в наши годы, когда историческая наука достигла уже некоторых точных и бесспорных выводов в изучении так называемой “эпохи Петровских преобразований”, в русской беллетристике, с полною свободою от науки, прежний “образ великого преобразователя” обратился в грубую пасквильную карикатуру, и таким образом длительная добросовестная работа многих ученых исследователей оказалась оставленной в полном пренебрежении» (С. 3).

Материалы и исследования. С. 354–355.

Переписка. Т. 1. С. 286.

Материалы и исследования. С. 354.

Из дневника на 1917 год // Русские ведомости. 1917. 15 янв. (№ 12). С. 2.

Наст. изд. С. 274–275.