Йоан Славич - Избранное

«Будь что будет, а я все равно сама собой останусь», — подумала она, гордо поднимая голову, как и в прежние времена, и чувствуя себя более сильной, чем когда бы то ни было.

И вправду, Персида была сильной, но сильнее ее было нечто другое.

К вечеру она почувствовала, что ее знобит, ноги подкашивались, ее тошнило. Персида держалась, стараясь превозмочь недомогание, но ей становилось все хуже и хуже.

— Талия! — позвала Персида, охваченная страхом. — Проводи меня в дом! Иди скорей, умираю! Помоги, Талия, помоги, разотри меня, чтобы я согрелась, а то я ничего не чувствую!

Ко всему привыкает человек, привыкла и Мара не видеть своей дочери, которая жила всего-навсего через Муреш. Каждый день она видела дом, в котором, как ей было известно, жила ее дочь, каждый день или от Талии, или от кого-нибудь другого она узнавала, что там делается, как идут дела. Так и должно было быть, а иначе и быть не могло. В голове у Мары крепко засела мысль, что дочь ее, в конце концов, должна бросить этого немца, и чем более одинокой она будет, тем скорее она уйдет от него. Поэтому и Трикэ было строго-настрого приказано не ходить к сестре: все должны были от нее отвернуться, потому что, увидев, что она осталась совсем одна, Персида должна опомниться.

Радостно билось сердце у Мары, когда она узнавала, что Персида ее хорошая, бережливая хозяйка, что она всегда на месте, и еще более радостно билось ее сердце, когда до нее доходили слухи, что немец ест и пьет, бездельничает целыми днями, а ночи проводит за карточной игрой: и хорошо, что так, что там ни говори, тем скорее он опротивеет Персиде.

Но не примирилась бы Мара столь легко со своею судьбой, будь у нее Персида единственным чадом. А ведь у нее был еще Трикэ. Загляденье, а не сын! Он вдруг поднялся, словно горная ель, и высокий, и стройный, и широкоплечий. Был он и ловкий, и прилежный, и работящий, и рассудительный. Бочьоакэ всегда его ставил на первое место, а жена Бочьоакэ смотрела на него как на брата или собственного сына, не иначе. Но у Бочьоакэ и его жены была дочь Султана, которой уже исполнилось двенадцать лет, и родители кое о чем уже задумывались. Что ж, уж если выбирать, то лучшего и искать не надо.

Одного только не замечала Мара — что сын ее был похож на немытое и нечесаное пугало, от которого шарахались все девушки. Бочьоакэ тоже не обращал на это внимания: он видел перед собой зеленого юнца, видного собой, добропорядочного, который всегда был на своем месте. Жена же Бочьоакэ видела в нем человека, который в любой момент готов был броситься и в огонь, и в воду, и даже отдать душу ради нее. Люби собаку, которая, как ты знаешь, верна тебе до последнего дыхания, и тогда как ей не быть привязанной к человеку, который готов для нее сделать все! У жены Бочьоакэ было такое чувство, что стрясется большая беда, если Трикэ не будет возле нее, а потому она всегда держала его при себе, заглядывала ему в глаза, когда решалась что-то сделать, и отказывалась от своих намерений, если улавливала в его глазах сомнение. Великое дело иметь человека, которому оказываешь полное доверие.

Великое дело и то, когда знаешь, что пользуешься полным доверием. Трикэ жил в постоянном напряжении и был все время начеку, чтобы хозяину и особенно хозяйке в любую минуту доказать свою преданность, из-за этого в его душе часто происходила тяжелая борьба.

В дом Бочьоакэ он вошел подростком, почти мальчиком и постепенно превратился в парня, стал взрослым. Все это видел Бочьоакэ, но жена его все еще принимала Трикэ за подростка, скорее мальчика, чем сложившегося уже мужчину, и могла даже попросить его поливать ей голову, когда она мыла волосы. Но она испытывала нечто вроде нежности, когда его суровый взор, как бы растерявшись, останавливался на ее полных руках, на мягких и округлых плечах и боязливо пытался рассмотреть и более скрытые ее прелести. А зачем они даны, если невинные глаза не могут ими восхищаться?! Если богатому нравится щеголять своими сокровищами, то для женщины естественно желание обнажать свои прелести, тем более, когда ей нечего опасаться.

Нечего, конечно, ей нечего было опасаться, ведь Трикэ был каменным идолом, которого хоть жги, хоть режь, все равно он никому не скажет, что творится в его душе.

И он себя чувствовал хорошо, потому что никогда не оставался наедине с самим собой.

Но ничто на этом свете не случается так, чтобы в конце концов не всплыть на поверхность.

Одинокая Мара сидела у себя дома в сумерках. Зачем портить свечку, когда не на кого смотреть, а невидимые мысли становятся в темноте еще яснее. Она была взволнована, ведь как-никак она была человеком и сердце у нее было материнское.

Она узнала, что немец побил Персиду, потом ушел из дома и бросил ее, наконец-то ее бросил. Мара узнала об этом, но радоваться не могла.

Эх, как бы она хотела плюнуть ему в лицо, выцарапать глаза, выдрать волосы, сорвать с него всю одежду! Нет, этого так оставить нельзя!

Что и говорить, что думалось, то и сталось, но Мара не воображала, что новость эта падет на нее такой тяжестью. Не принесла она ей никакого успокоения: желание повидать дочь все нарастало и нарастало.

В сенях послышался шорох: кто-то вошел и на ощупь отыскивал дверь.

Мара мгновенно вскочила на ноги, шагнула к двери и распахнула ее.

В темноте ничего не было видно.

— Кто там? Чего нужно? — спросила она.

— Скорей! — задыхаясь, заговорила Талия. — Беда! Я оставила ее с повитухой, а сама побежала за доктором!

— С повитухой?! — воскликнула Мара и бросилась вслед за Талией, словно ее подхватила нечистая сила, даже не закрыв дверь. — С повитухой?! — повторила она, едва переводя дыхание. — А я ничего не знала! Мне никто не сказал!

— Мы и сами ничего не знали! — отвечала Талия, которая теперь бежала уже за Марой. — Ты же знаешь, какая она: никому слова не скажет, душу никогда не откроет.

— Так наказывает меня бог за мое бессердечие! — бормотала Мара и продолжала бежать, крестясь и умоляя Пречистую деву Марию не наказывать ее еще более жестоко.

Перебежав мост, Мара остановилась: здесь ей хотелось бы раздвоиться. Идти к Персиде одна она не могла, нужно было прихватить с собой Трикэ. Нужно, но как ей трудно было уклониться от прямого пути, тем более, что Талия побежала дальше, за доктором.

Мара скрипнула зубами, взмахнула кулаком и, припустив еще быстрее, побежала к дому Бочьоакэ.

Трикэ, два ученика, Марта, Султана и служанка — все были возле дома, вокруг большого котла, где ключом кипел сливовый сироп, когда Мара сломя голову ворвалась во двор.

— Что случилось? — перепугался Трикэ.

— Иди со мной, — второпях заговорила Мара. — Немец избил Персиду до полусмерти. Ей плохо, очень плохо. У нее повитуха, а Талия побежала за доктором. Этого так нельзя оставить!