Йоан Славич - Избранное

Персида не могла сдержать себя. Все существо ее возмутилось. Удар был нанесен по самым святым чувствам. Ей хотелось наброситься на Нацла, плюнуть ему в лицо, выдрать ему волосы на голове, вырвать глаза. Не отдавая себе отчета, что она делает, Персида шагнула к нему, отвесила пощечину и застыла перед ним, неподвижная и стройная.

Нацл растерянно встал.

Он уже не помнил, чтобы кто-нибудь бил его по щекам, а теперь вот ударила по щеке женщина. Нацл не знал, что же делать: ударить ее он был не в силах и простить ей пощечину он тоже не мог.

— Ты совсем рехнулась? А не боишься, что я сверну тебе шею, как цыпленку?!

— На такие слова только так и следует отвечать. Мне бог не простит, если я тебя испугаюсь. Ты можешь меня убить, но не унизить.

Нацл оттолкнул Персиду, желая отдалить ее от себя.

Она снова подошла к нему и еще раз ударила по щеке.

В слепой ярости Нацл запустил левую руку в ее пышные волосы и принялся колотить кулаком по чему попало: по спине, по плечам, по лицу, как бьет человек, который совсем не соображает, что делает. Персида тоже пыталась ударить его или укусить, причем не издавая ни единого звука.

Немного образумившись, Нацл испугался: не изобьет ли он ее до полусмерти, а потому оттолкнул Персиду и выбежал из комнаты, заперев за собою дверь.

Возбужденная Персида, с пылающим лицом и растрепанными волосами, растерявшись на мгновение, бросилась вслед за Нацлом. Она хотела выпрыгнуть в раскрытое окно и взломать дверь, но только догнать его, чтобы показать, что она ни капельки его не боится.

Персида стала трясти дверь, подняв шум на весь дом.

— Приди в себя и не позорь нас перед слугами, — раздался из-за двери голос Нацла.

Персида отпрянула от двери, потом она успокоилась и стала приводить в порядок волосы и платье.

Только теперь до нее дошло, что же произошло на деле, и неведомая до сих пор горечь заполонила ей душу.

Бывает, что стоим мы на жизненном пути, охваченные сомнением, и никак не можем понять: то, что мы сами творим или переживаем, что это — происходит ли это въяве или это бесплодный сон, в котором и живого-то существа нету, а лишь одно воображение нашей души?

Вот так теперь стояла и Персида.

Ей казалось, что она видит ужасный сон и никак не может проснуться.

Мысленно она видела мать Аеджидию и, заглядывая ей в суровое лицо, ощущала, какой она была некогда, и не могла понять сама себя.

То, что Нацл избил ее, это ей казалось вполне естественным, но то, что она сама оказалась в состоянии дать ему пощечину, что она последовала за человеком, который обнажил все ее инстинкты, это в ее голове не укладывалось.

«О, господи, до чего я докатилась», — вздыхала она, закрывая лицо руками.

Нет, нет, совершенно непростительно жить такою жизнью, когда приходится самой унижать себя.

Прошел уже месяц, как она вернулась в Липову, но за это время она еще не видела ни родной матери, ни матери Аеджидии, ни кого-либо из своих старых подруг. Но не из-за того, что ей было бы неприятно смотреть им в глаза, а просто потому, что ей не хотелось их видеть. В ее сердце угасло всякое чувство любви или признательности: она жила только с Нацлом, ради Нацла, совсем потеряв себя в заботах о нем. Ее словно околдовали, и она во всем этом мире не видела ничего, кроме корчмы, пивного зала, грубых слуг, пьяных людей, а посреди всего этого мужа, играющего в карты с друзьями.

Теперь же она недоумевала: как все это могло с ним случиться?

Персида пыталась найти в своей душе те чувства, которые толкнули ее в объятия Нацла, и не могла припомнить те слова, которые заставили ее связать свою жизнь с ним.

«Зачем? Зачем все это? — спрашивала она себя. — Чего мне было нужно? Чего я искала? К чему стремилась?»

Ключ в замке повернулся раз, потом второй.

Персида вздрогнула, словно пробудившись от сна, и застыла посреди спальни, готовая оказать сопротивление своему мужу.

Однако время шло, а дверь не открывалась.

По-видимому, Нацл отпер дверь только для того, чтобы Персида могла выйти, когда ей захочется.

Знак примирения, сожаления, покаяния!

«О, господи, в конце концов он совершенно прав».

Она принудила его к неповиновению родителям, разлучила с матерью, сломала ему всю жизнь и теперь хотела отторгнуть от друзей.

Какую жизнь создала она ему? Что дала взамен того, что отняла у него?

Только сейчас глаза Персиды наполнились слезами.

«Нет! — подумала глубоко тронутая Персида. — Без благословения родителей невозможно семейное счастье».

Нацл был прав: обманом, шарлатанством было их венчание. Кодряну не со зла совершил этот злосчастный обряд, вовсе нет, а лишь потому, что, как человек слабохарактерный, он не мог отказать Персиде, которая этого желала.

«Венчание совершается не ради бога, который и так все знает, а ради людей и перед людьми, — думала Персида, презирая сама себя, — и вовсе не женой я ему была, а женщиной, которая отдалась ему, закрыв глаза».

Персиду стала бить лихорадка. Она закрыла лицо руками, но перед ее мысленным взором стояла Регина.

Персида уже не чувствовала себя одинокой, она уже была в ответе за только зарождавшуюся жизнь.

Но женщина, когда она не знает, что же делать, принимается плакать и плачет до тех пор, пока все для нее не станет ясным.

«Ах, бедная моя мама!» — наконец с облегчением вздохнула Персида и стала собирать вещи и одеваться.

И умом, и сердцем она решила, что не останется здесь, где ей нечего больше делать и нечего ждать, кроме унижений.

Дверь тихо приоткрылась, и в спальню робко заглянула Талия, служанка.

— Свиньи голодные, а у нас нет отрубей, чтобы сделать болтушку, — сообщила она.

Персиду снова передернуло.

— Все вам выдаст хозяин, — сказала она, не глядя на служанку.

— Хозяина нет дома, он ушел, — возразила та.

— Придется подождать, пока он вернется.

Талия хотела еще что-то сказать, но видя, что хозяйке не до разговоров, скрылась, прикрыв за собой дверь.

Персида задумалась.

Кто может знать, куда отправился Нацл и когда он вернется?!

Но оставить голодными свиней, бросить корчму, пивной зал и все хозяйство на попечение слуг она не может, значит нужно дожидаться, пока он вернется.

«Ну что за человек! — думала она. — Ведь все растащат! Останутся только пыль да зола, когда я уйду!»

Набросив на голову платок, Персида вышла, чтобы взглянуть, что делается на дворе. Она не обратила внимания, что вокруг левого глаза расплылся большой, почти кровавый синяк, а если бы она и увидела его, то не стала бы скрывать: пусть люди знают, что она не может больше жить с Нацлом.

Одно только не пришло Персиде в голову: что Нацл ушел, твердо решив больше к ней не возвращаться.

Знала это Талия, которой Нацл сам об этом сказал, через некоторое время это стало известно всем работникам, а в конце концов и всей Липове. Одна только Персида хлопотала, будто ничего не произошло, и ждала, когда он вернется. Только далеко за полдень она стала беспокоиться.