Йоан Славич - Избранное

Когда Мара попала в лес, ее охватило отчаяние. Там было столько деревьев, что за них можно было бы выручить четыре раза по тридцать четыре тысячи; но как эти деревья валить? как их перевозить? и кто, наконец, купит такую бездну леса?

И вот теперь, когда Мара нашла покупателей, она знала, как все делается и кто покупает лес.

Она свезла в одно место весь поваленный сухостой, смешала его со свежеповаленным лесом и получила таким образом ни больше ни меньше, как восемьсот тридцать саженей дров, которые на пятнадцати плотах были сплавлены в Арад. От Хубэра Мара получила письмо к капитану Мареку из Липовы, другое от Любичека к Штайеранту, третьим было от матери Аеджидии к отцу Гардиану, четвертое — в консисторию — написал отец Исайя. Мара продала дрова по восемь флоринов пятьдесят крейцеров за сажень, в то время, как остальные лесоторговцы просили по девять флоринов, и будь у нее еще хоть тысяча саженей дров, она бы продала и их.

А баржи? Какая досада, что у нее их было так мало!

«Есть у меня, чем расплатиться с Хубэром, — думала она. — Моя забота — как разворачивать дело дальше!»

Поэтому Мара была и самоуверенной, и оживленной.

Но брови ее сурово сдвинулись, когда она увидела свою дочь.

Она вовсе не желала, чтобы люди видели ее дочь на рынке, а потом, не в обычае Персиды было плестись еле-еле, опустив голову.

— Ты чего здесь забыла? Чего тебе надо?

— Мама, я хочу уехать домой.

— Как домой?

— Сегодня, вместе с тобой.

— Ты с ума сошла? Это невозможно. Зачем? Что случилось?

— Не спрашивай. Здесь я тебе не могу ответить. Так нужно, а остальное я расскажу тебе дома.

Даже если бы Персида выглядела не так, как она выглядела сейчас, все равно ей бы не удалось пройти через рынок без того, чтобы люди не смотрели ей вслед. Много было глаз, которые следили за ней, и все они теперь впились в прилавок, где Персида обменивалась сухими, сдержанными словами со своей матерью, которую многие тут знали.

— Иди отсюда! — сухо отрезала Мара. — Не видишь, что ли — все на тебя пялят глаза!

— Пусть себе смотрят, — отвечала Персида, — ведь на то и даны глаза людям, чтобы смотреть. Я должна уехать.

— Это невозможно. Ты что, поедешь в телеге вместе со мной?

— Поеду!

— А я тебя не возьму!

Персида наклонилась к матери и сказала тихо, но отчетливо и веско:

— Я сейчас уйду, потому что ты на меня сердишься. Я тебе скажу только одно: сюда вернулся Хубэрнацл и не дает мне проходу. Подумай об этом.

Сказав это, Персида повернулась, чтобы уйти.

Мара ухватилась обеими руками за прилавок и так тряхнула его, что виноград посыпался на землю.

— Стой! — крикнула она. — Проклятый немец.

— Я не могу остаться: ты же сама видишь, что весь базар на нас смотрит.

— Одну я тебя не оставлю! — проговорила Мара и принялась приводить в порядок кучи винограда на прилавке.

И все же Мара не могла уйти вместе с дочерью. Было бы совершенно невероятно, если бы она ушла раньше, чем разойдется весь базар: все знали, что здесь ее место и здесь она находит то, что ищет.

Чуть-чуть подальше располагались палатки кожевников.

— Иди к Трикэ и скажи ему, чтобы он проводил тебя.

— За сколько отдашь эту кучу винограда? — спросила хозяйка, кося глазом на Персиду, которая направилась к палаткам кожевников.

— За десять крейцеров, — ответила Мара.

— А за восемь отдашь?

— Давай деньги и забирай!

Маре было некогда торговаться. Еще тогда, на мосту, она почувствовала, что сыну Хубэра приглянулась ее дочь; еще на свадьбе сердце ее сжималось от предчувствия чего-то недоброго; а теперь ей хотелось выть от боли и несчастья, что она не может выговориться и излить всю свою горечь.

Поздно вечером, когда Мара вернулась домой и осталась наедине с Персидой, она принялась в раздражении ходить из угла в угол, пока дочь развешивала в шкафу платья.

— Лучше умереть! — воскликнула она, останавливаясь перед Персидой.

Персида вздрогнула, словно очнувшись ото сна.

Она уехала, так и не узнав, что же делает Нацл. Сердце у нее разрывалось, мысли в голове путались, всю дорогу от Арада до Радны она была в каком-то полузабытьи, а теперь, оказавшись дома, не прочь была бы вернуться обратно и вообще не знала, чего ей нужно.

— Не думай плохо, мама, — заговорила она. — Не от чего быть дурным мыслям. Ничего не случилось, а если и была какая-то малость, то в этом я сама виновата.

— Неправда! — отвечала Мара. — Я хорошо знаю его отца. Он со мной водит компанию, чтобы делить доходы, а случись беда, он меня одну оставит. А ты дурочка, и он вскружил тебе голову.

— Нет, — отвечала Персида. — Будь это так, мне было бы тяжело, но мне сейчас тяжелее, потому что из-за меня он лишился разума. Я его ничем не утешила. А что у нас с ним?

Мара готова была разразиться бранью, но бранить было некого. Да, девушка была права: как он мог не потерять головы, если она была такой красивой, такой рассудительной и разумной?

— Завтра утром, — решила Мара, — ты отправишься к матери-экономке. Так нужно. Она тебя любит и много добра для тебя сделала.

— Да, мама.

— И ты ее слушайся.

— Да, мама.

— Я, — продолжала Мара, расчувствовавшись, — женщина простая и не знаю, как поступить, на какой путь тебя направить. Я сделала все, что могла по своему разумению. А теперь мой черед смотреть тебе в рот. У меня тоже есть свои расчеты, но ты-то не меня ублаготворить хочешь, а печешься о своем счастье, а оно для меня превыше всего.

— Не говори так, мама! — пробормотала растроганная Персида.

Ей хотелось броситься к матери, целовать ей руки, обнять и покрыть поцелуями щеки, но ни к чему подобному она не была приучена.

Ей хотелось поведать матери все свои мысли, все, что таилось на сердце, но она робела.

Эта женщина была ее матерью, но как будто только сейчас Персида сподобилась понять, что она вовсе не чужая ей и не только из чувства долга, но из самой чистой любви она, Персида, находится в ее воле.

— Я не могу сделать то, чего ты не хочешь! Даже если буду знать, что умру, все равно не смогу! — глаза у Персиды наполнились слезами.

— Не плачь, — проговорила Мара, ласково кладя руку на плечи дочери, — не плачь, не толкай меня на грех… Да будь он…

— Нет! Нет! — закричала Персида, хватая руку матери и целуя ее. — Не говори таких слов, ведь и он человек, и у него разрывается сердце, ведь и у него есть мать, которая тоже может произнести эти слова.

Персида закрыла глаза и несколько минут собиралась с мыслями.

— Однажды, — заговорила она, успокоившись, — порыв ветра захлопнул окно в келье матери Аеджидии и разбил стекло. Я подбежала к окну и увидела его, он стоял и удивленно смотрел на меня. Я тоже посмотрела на него, потому что никогда его не видала. Сначала мне хотелось рассмеяться, а потом заплакать от досады. Мать Аеджидия тоже подошла к окну и, увидев его, быстро оттолкнула меня в сторону. Теперь-то я знаю, почему она так сделала, а тогда я кроме хлопот по хозяйству ничего не знала. А когда мать Аеджидия вышла, я распахнула назло ему окно, которое выходило прямо на мясную лавку, и встала перед ним, чтобы увидеть его и чтобы он меня увидел. А он, мама, махнул рукой, чтобы я закрыла окно. Ты понимаешь, что он не виноват?