Йоан Славич - Избранное

— Ну уж! — отвечал Иовицэ Борлеу. — Это чересчур, я так думаю. Ведь все мы люди и понятия должны иметь одинаковые.

— То ли брито, то ли стрижено! — прервал его Георге, произнося слова тихо, но отчетливо.

— Брито или стрижено — это мы узнаем, — продолжал Иовицэ. — Но не очень-то удобно вдруг ни с того ни с сего заявиться к человеку в дом.

— А почему я именно с тобой и заговорил? — спросил Георге. — Ты церковный ктитор, и у тебя всегда найдется о чем потолковать с протопопом.

— Что правда, то правда!

— А потом мы поглядим, как там и что, — продолжал Георге. — Главное: оказаться там вместе, а потом уж моя забота: гляди человеку в глаза, примечай, как он приглашает сесть, как расспрашивает про домашних, и слов не надо, чтобы все понять, когда есть голова на плечах, а если ее нет, значит, не твоего ума это дело и сиди себе тихо.

Так они и сделали.

Оба оделись по-праздничному, Георге отобрал двух откормленных индюков, а Иовицэ положил на дно тележки бочонок со сливовой водкой, но такой, какая только у него одного и делалась, и отправился к протопопу за разрешением на постройку вокруг кладбища дощатого забора.

Протопоп приветливо встречал людей в своем доме, однако если они были не из Бутень. Это сразу же почувствовал Георге, стоило только ему встретиться глазами с хозяином дома и особенно с хозяйкой, которая, будь на то ее воля, дала бы разрешение даже на каменную степу вокруг кладбища, лишь бы они поскорее отправились восвояси.

Уж больно солидными и сдержанными на слова казались эти люди, словно не в тележке прикатили, а в карете.

Они бы особенно и не мешкали и уехали вскоре, не окажись здесь внука протопопа.

Пэвэлуц был собственной своей персоной и сидел как на иголках.

Георге никак не мог сдержаться, когда увидел его, а посмотрев ему в глаза, понял, что парень чувствует себя не в своей тарелке.

— А когда же мы увидим тебя у нас? — спросил он Пэвэлуца. — Давненько ты у нас не бывал, а люди по воскресеньям все поглядывают на клирос, думая тебя увидать.

Пэвэлуц был, как говорится в здешних местах, белобрысый и с такой тонкой кожей, что, когда краснел, ему делалось очень плохо, чего он стыдился.

— Я приеду, — отвечал Пэвэлуц. — Уж так случилось, что до сих пор я не мог приехать, но я обязательно приеду.

Он и в мыслях не держал, чтобы ехать в Бутень, но в этот момент, перед этими людьми было выше его сил заявить, что он к ним никогда не приедет.

— Смотри, — говорил Георге, — приезжай к нам. Послезавтра будет воскресенье, и все будут очень рады, если узнают, что ты приехал.

Все будут очень рады! Великое дело! Пэвэлуц знал, что ему, действительно, будут рады; ему хорошо были известны эти люди, и сейчас, в этот момент, он не находил в себе сил заявить им, что он не приедет.

— Сейчас я не могу! — ответил он.

— Почему же ты не можешь, если хочешь? — спросил Иовицэ.

— Послушай, — подхватил Георге, — ты мне окажешь честь, если несколько дней проживешь в моем доме.

Пэвэлуц смущенно посмотрел на деда, словно желая, чтобы тот сказал, почему именно сейчас он не может отправиться в Бутень. Но если старик был слаб перед внуком, то как он мог быть сильным перед целым селом? Что ни говори, а разными мелочами сердце людей не завоюешь. Протопоп понимал, что внучек достаточно погулял по собственной воле, и теперь никак не мог отворачиваться от людей, тем более, как он заметил, они больше держат сторону его внука, чем дочери попадьи.

— Поезжай! — решил протопоп. — Если такой человек приглашает тебя в гости, ты должен отложить все дела и ехать.

Георге усмехнулся в усы: по всему видно, что он вовремя начал и хорошо повел дело, а дальше — это его забота.

Пэвэлуц отправился с Георге и Иовицэ, приехал и поселился в доме у Балтэ, и все пошло так, словно иначе и быть не могло. Еще в дороге он свыкся с мыслью, что не может быть лучше прихода, чем в Бутень, в особенности потому, что селяне желают его иметь священником и без поповой дочки. Что и говорить, если у тебя дед протопоп, значит ты не из захудалого дома и можешь стать попом, даже если село тебя не приглашает, но куда лучше, когда тебя зовут сами, ведь жить-то придется с селянами и даже сам владыка старается быть в ладу с народом.

Несмотря на это, тяжело было думать, что ты в одном селе с попадьей и Марией, ее дочкой, и Пэвэлуцу не раз приходило в голову бежать оттуда, как только он представлял, что придется ему в церкви встретиться с ними глазами.

Все это знал и Георге.

— Сердится на меня попадья, — заговорил он как-то в субботу после обеда, — за то, что оказал ты мне честь и поселился в моем доме. Я на это внимание не обращаю. Гнев придет и уйдет, а мы все людьми останемся. Но все-таки не худо было бы заглянуть к ней, что ты скажешь?

А что мог сказать Кодряну?

Он и сам знал, что нужно навестить попадью, но вот сам собой никак не мог на это решиться, ему все казалось, что будет лучше, если кто-нибудь приведет его с собою.

По правде говоря, ему-то стесняться нечего.

Попадья была всего лишь попадьей и с внуком протопопа могла разговаривать только подобострастно, а Мария, ее дочка, была еще недолетком, и не очень-то у нее болела голова из-за Пэвэлуца.

Правда, он ее не видел с рождества, но и с той поры до нынешнего дня настоящей женщиной она еще не стала. Девчушка вроде рослая, но тонкая, словно змейка, смугловатая с маленькими глазками, которые всегда были на мокром месте, а рот всегда искривлен плаксивой гримаской.

Что она знала и что могла понимать? Достаточно было взглянуть ей в лицо, как самому хотелось расплакаться, и Пэвэлуц не однажды посмеивался над ее слезами. Но теперь ему так не хотелось встречаться с ней, и, по правде сказать, он ее побаивался.

Да и смотреть-то там было не на что!

Когда Пэвэлуц с замирающим сердцем входил в дом попадьи, Мария весело распевала на весь дом и пела, между прочим, совсем неплохо. То ли ей что-то снилось ночью, то ли ничего не снилось, но Мария была такая веселая, словно весь мир принадлежал ей, а попадья чувствовала себя неловко, и ей очень хотелось сказать Кодряну: «Извини ее, ведь она ничего не понимает!»

Сказать она этого не сказала, а бросилась к дверям, в комнату, чтобы сообщить дочери, кто пришел, потом быстро привела в порядок платье и вышла на крыльцо встречать гостей. Лицо у нее было заискивающее, каким его и привык видеть Кодряну.

— Хорошенькое дело! — воскликнула Мария, выглядывая из-за материнской спины. — Мы тебя ждали с пирогами, а ты болтался неведомо где!

Попадья почувствовала, что вся кровь у нее приливает к лицу.

И Пэвэлуц со своей тонкой кожей вспыхнул до самых ушей.

Совершенно растерявшись, он не знал, что ответить.

— Что ж, — заговорил Георге, — добрых людей и здесь, и в других местах, везде пирогами встречают.