Йоан Славич - Избранное

— Я ее не видел, — пробормотал он. — Правда, я ее искал, но не нашел ни дома, ни на мосту. Но вчера вечером я узнал, что ты здесь, и вот — пришел.

— Так! — проговорила Персида явно облегченно. — Значит, с мамой ты не говорил!

— Еще нет!

Персида пригласила Павла присесть, села и сама. Некоторое время они молчали, чувствуя себя стесненно: он не знал, как начать разговор, она ждала, желая услышать, что ему нужно.

— Я очень удивился, когда узнал, что ты уехала из Арада, — наконец заговорил Павел.

Персида улыбнулась, немного подумала, потом щеки ее порозовели.

Она была готова рассказать ему без утайки, как все произошло, почему она вдруг решила уехать: так нужно было и иначе она поступить не могла. Однако сейчас, оказавшись с Павлом с глазу на глаз, она чувствовала, что не в силах ничего поведать ему — лучше умереть!

Человеческая мысль в одно мгновение одолевает и время, и пространство, и теперь, в этот самый миг, Персида мысленно видела все, что произошло, видела и Нацла, как он, неприкаянный, бродит по белу свету, потеряв человеческий облик, несчастный не по своей вине. Она примирилась с мыслью, что не сможет помочь ему и им обоим остается только вспоминать то, что произошло, и что, в конце концов, было всего лишь безумием юности. И ей стало стыдно от того, что она подумала, будто может посмеяться над ним, раскрыв перед другим мужчиной все, что было ведомо им одним.

— Мне опротивела людская суета и шум, — отвечала она, — я так стосковалась по тишине этого дома.

— И ты, конечно, останешься здесь, — усмехнулся Павел.

Персида немного подумала. Ее душа как бы немного возвысилась.

— Ты смеешься, — произнесла она. — Но не нужно забывать, что я выросла здесь и что я — женщина. Вы, мужчины, отважно устремляетесь в мирской водоворот, но и вас часто охватывает тоска по одиночеству. Что же делать нам, женщинам, которые без чужой помощи не могут пройти по жизни?

Кодряну снова усмехнулся:

— Тебе, чтобы найти опору, стоит только пожелать.

— Знаю, — отпарировала она, тоже иронически улыбаясь. — Я молода, красива, разумна. И не хватает только легкого сердца, чтобы выпорхнуть в мир. Но мне становится страшно, когда я думаю обо всех обязанностях, которые будут возложены на меня. Мне кажется, что, когда я выйду отсюда, я не смогу их все выполнить.

— У всех у нас есть обязанности, — возразил Павел.

— Но редко мы бываем довольны тем, что выполняем их, — прервала его Персида.

— Если б было так, то большинство из нас чувствовало бы себя несчастными.

— Мы и есть несчастные, только не чувствуем этого, потому что человек зависим ото всего. Вообрази, что я не останусь здесь. Не могу же я остаться старой девой. Значит, я должна выйти замуж. Скажем, я нашла мужа превыше всех моих ожиданий. Откуда я могу знать, что когда-нибудь не проявлю слабости к другому человеку? Что же тогда делать? Обязана я или нет признаться супругу?

— Обязана! — со всей решительностью заявил Павел.

— А если еще до свадьбы будет такая слабость? — продолжала она. — Опять я должна рассказать всю правду?

Павел вздрогнул.

— Да! — вновь подтвердил он, но на сей раз не столь убежденно.

— Для того, чтобы обрадовать мужа?

— Не только.

— Тогда, — рассмеявшись, сказала Персида, — умнее будет не выполнить своего долга. Зачем рассказывать, если это его огорчит? Мало-помалу я прихожу к мысли, что мой долг молчать, быть лицемерной и, насилуя себя, в меру возможности выполнять другие обязанности. Отвратительная жизнь!

Павел недоуменно взглянул на нее.

— Хорошо, — произнес он как-то неуверенно, — но ведь ты не сможешь остаться здесь.

— А почему нет?

— Потому что это невозможно.

— А почему невозможно?

— Потому, что если я не ошибаюсь, ты православная.

— Это можно изменить, — уверенно сказала Персида. — Когда речь идет о жизни и смерти, никто не посмотрит на такие пустяки. Все мы люди, в конце концов, и господь бог один для всех.

— А я вот не верю, что ты останешься здесь, — вновь насмешливо заговорил Павел.

— И я не верю, — согласилась Персида. — Но хочу только сказать, что, по крайней мере, сейчас нет для меня более соблазнительной мысли, чем остаться в монастыре, и я была бы очень несчастна, если бы мне пришлось его покинуть. Я чувствую себя здесь очень хорошо, а для житейских волнений мне еще хватит времени.

Кодряну начала бить лихорадка.

— Значит, — глухо проговорил он, — ты решила здесь остаться?

— Нет, — отвечала Персида, — я ничего не решила, и если мама мне скажет сегодня, чтобы я покинула монастырь, я его завтра же покину. Я только отвечаю на вопрос, который насмешливо задал ты. Я действительно была бы несчастлива, доведись мне теперь уйти из монастыря. Через год-два, — никто не знает, что будет человек чувствовать, — может быть, я уйду отсюда с легким сердцем, но сейчас это было бы тяжело!

Кодряну понял ее и, не зная, что сказать, пристально смотрел куда-то в угол.

— А если бы я тебя попросил? — робко заговорил он вполголоса.

Персида встала и, выпрямившись, застыла перед ним, опустив глаза.

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя и не могла бы ответить тебе — нет, — тихо проговорила она. — Но и ты меня любишь, а потому и не будешь заставлять меня делать что-то. Если только позже. Не так ли?

— Да, — согласился Павел, поднимаясь.

— Спасибо! — Персида протянула ему руку.

Он взял ее и поцеловал.

— Ты еще пойдешь к моей маме? — спросила девушка.

— Нет! — решительно ответил Павел.

— Спасибо! — поблагодарила она. — До свиданья.

Павел еще раз поцеловал ей руку. Персида вышла, а через некоторое время появилась старая, высокая и худая монахиня, чтобы отпереть дверь, через которую должен был выйти Кодряну.

Великое событие — осенняя ярмарка в Араде!

В течение нескольких недель все проселочные дороги забиты возами, нагруженными богатствами всех семи волостей, чтобы раскинуть эти богатства по площадям, улицам и окружающим Арад луговинам, куда съезжаются телеги с плодами из долины Криша и Муреша, с деревянными изделиями с гор Абруда, с дарами плодородных полей, где выстраиваются рядами бочки с вином с виноградников и ракией с берегов Муреша, где сбиваются в кучи отары овец, пригнанных из Ардяла, стада свиней из приречных лесов, табуны лошадей, выращенных на горных лугах, и стада скота, собранного прасолами, блуждающими по белу свету.

Какое множество людей, какое смешение лиц, нарядов и наречий! Как будто здесь центр Земли, где встречаются все народы. В сумерки вокруг города горят тысячи костров, возле которых ведут разговоры или веселятся под музыку здесь румыны, там венгры, чуть подальше швабы или сербы, а между ними словаки и даже встречаются болгары.