Йоан Славич - Избранное

Можно было, не евши, не пивши, отшагать два дня ради такого веселья, а Нацл был и вовсе под боком, в Липове. Как тут сидеть на месте, когда у них у самих есть виноградничек в Пэулишь и сбор винограда пришел и к ним в дом?

В понедельник утром Нацлу стало известно, что Персида не вернулась в монастырь, и он не сомневался, что она осталась дома тоже из-за сбора винограда.

Остальное уже шло само собой.

Во время сбора винограда отправляешься с вечера с приятелем наудачу, куда глаза глядят, перебираешься от одного винного погребка к другому, и только милосердный бог знает, с кем и где ты в конце концов окажешься на рассвете, потому что, куда бы ты ни пошел, люди всюду рады гостям и полны хлебосольства; куда бы ты ни забрел, либо наткнешься на старых друзей, либо обретешь новых.

В понедельник после полудня Нацл уже знал, что и Мара с детьми отправилась на свой виноградник, примерно в получасе ходьбы в сторону Радны, а ближе к вечеру он вскинул на плечо ружье и бодро, по-козьему, взбежал на вершину холма, откуда мог увидеть, когда и в какую сторону направляется дочка Мары.

Он увидел ее и, о боже, чего бы не дал, если бы и она заметила, что это он стоит на холме!

Нацл разом разрядил оба ствола, но стоял он высоко на холме и звук выстрела, отнесенный ветром, прозвучал впустую.

Однако Персида и Мара, находившиеся возле погреба, крытого камышом, обернулись в сторону холма.

До вершины холма было очень далеко, но несмотря на то, что стрелка едва можно было различить, Персида узнала его и в знак того, что узнала, подняла руку.

— Кто это там? — спросила Мара, удивляясь, что дочка обнаружила знакомого.

Персида с улыбкой взглянула на мать. Она знала, что мать в ссоре с Хубэром, но сейчас был сбор винограда.

— Кто там может быть? — ответила она. — Конечно, сумасшедший Нацл!

Некоторое время Мара стояла как остолбенелая. Нацл? Опять Нацл? Ей вроде хотелось рассердиться и вроде бы не хотелось. Да что там! Ведь мать тоже женщина и было бы последним делом, если бы она гневалась, замечая, что ее дочка на уме у парней!

— Воистину безумец! — подтвердила Мара, глядя на дочь прищуренными глазами.

— Все прошло, мама, — сказала Персида, догадываясь, о чем думает мать, — и у него все пройдет, когда он увидит, что и как.

Мара была счастливейшей из матерей: не сами слова Персиды, а то, как она их произнесла, убедили ее, что дочь ее самая умная из всех дочерей на свете.

— Вот увидишь, — сказала Мара, — что этот безумец проторчит на холме до самой полуночи.

Этого боялась и Персида.

Но обе они ошиблись.

Нацл действительно выстрелил из ружья для того, чтобы Персида обратила на него внимание. Когда он заметил, что Персида посмотрела в его сторону и махнула рукой и что Мара тоже посмотрела, он уже знал, что они разговаривают о нем и что добрым этот разговор быть не может, — и ему стало стыдно.

«Пустячный человечишка!» — пробормотал Нацл, презирая сам себя, забросил ружье за спину и зашагал дальше. «Чертова баба», — добавил он позднее.

Персида смотрела ему вслед пристальным взглядом и радовалась про себя.

Следующие три дня она его даже мельком не видала, хотя таким девушкам, как она, приходится встречаться со множеством народу во время сбора винограда.

В четверг к вечеру она с женой Бочьоакэ, его двоюродным братом Андреем, который служил писцом у нотариуса в Минише, с секретарем сельской управы из Шоймоша и барышнями Эмилией и Ниной, внучками отца Исайи, отправились большой компанией на винный погреб отца Иоанна из Миниша.

Они шли от одного погребка до другого, останавливаясь то здесь, то там, так что на дорогу потратили два часа, а компания за это время возросла до сорока человек.

Стоило посмотреть, с какой радостью, какими криками и каким тушем встретили их музыканты, без которых сбор винограда у отца Иоанна обойтись не мог.

И как же была удивлена Персида, когда среди всей этой толчеи вдруг обнаружился Нацл и с лукавой улыбкой, протягивая руку, направился к ней.

— А ты как здесь оказался?

— Не велико дело! Разве нет у меня друга, который тоже имеет друга, чтобы привести меня сюда? Уж не думала ли ты, что избежишь меня?

— Я вовсе не хотела избегать. Мне очень приятно посмотреть на тебя поближе.

— Да? Ну, это мы еще посмотрим! — с сомнением произнес Нацл и замолк, потому что в разговор вмешались другие.

Все это человеческому разуму неподвластно.

Персида была разумной девушкой и все в своем уме давно решила, но тут она непрерывно следила глазами за Нацлом и смеялась, когда их взгляды встречались. Как будто он был ей братом, словно он был ребенком или частью ее души, так она радовалась, видя, какой он жизнерадостный, разговорчивый, и сердце у нее дрогнуло, когда он пригласил ее танцевать. Он танцевал прекрасно, а она не умела танцевать вальс.

Перед погребом не было площадки для вальса, да и танцующие не очень-то умели танцевать на немецкий манер, но во время сбора винограда люди танцуют и прямо на лугу, а потому восемь пар порхали как им бог на душу положит, словно на вощеном полу.

— Какая ты легкая! — сказал ей Нацл через некоторое время.

Когда-то, на свадьбе, Персида училась танцевать вальс, но с той поры прошло много времени.

— Ты же видишь, что я не умею танцевать! — отвечала она.

— Совсем не умеешь, — согласился он, — но ты такая легкая, что все идет прекрасно.

— Ведь это ты меня ведешь! — настаивала Персида.

— Послушай, что я скажу! — прошептал он. — Я буду тебя вести, если ты это позволишь… Я тебя обниму, чуть-чуть приподниму и поведу тебя, чтобы ты не сбивалась и не отставала!

Персиде хотелось вырваться из объятий Нацла, ударить его так, чтобы он отлетел в сторону. Его наглость была совершенно невообразимой.

Однако Нацл держал ее словно в железных клещах и вращал ее все быстрее и быстрее, так что на них было приятно смотреть, и вскоре все взоры были устремлены только на них.

— Ты меня закружишь и я упаду! — прошептала Персида, недовольная тем, что стала центром всеобщего внимания.

— Неправда! — отвечал он. — Ты до завтрашнего утра не упадешь. Просто тебе неприятно, что люди видят, как ты танцуешь со мной.

Потом Нацл остановился на том же месте, где пригласил Персиду, вежливо поблагодарил ее и отправился искать другую пару.

Персида, покраснев как маков цвет, хотела было убежать, куда-нибудь скрыться, исчезнуть из этого шумного общества, но только она собралась ускользнуть, как три молодых человека подскочили к ней, приглашая танцевать.

Ох уж эти танцы: кто протанцевал хоть один танец, тот пропал, и чем больше танцуешь, тем неутолимее становится желание танцевать и танцевать. Персиду тоже мучила эта своеобразная жажда, и если раньше ей хотелось убежать отсюда, то вскоре ее стала беспокоить мысль, что Марта, жена Бочьоакэ, может подать знак возвращаться назад.