Йоан Славич - Избранное

— Глупости! — вспыхнул Бурдя. — Нету большей глупости, чем проспать лучшую часть своей жизни. Посмотри вокруг, какая тишина, какая прохлада, какой таинственный и нежный свет! Разве тебе не хочется прогулять до самого рассвета? Разве не грешно отправиться сейчас спать?

Персида, воспитанная под неусыпным оком матери Аеджидии, не знала, что ответить, но про себя она была убеждена, что Бурдя не прав.

— Я чувствую этот соблазн, — задумчиво проговорила Персида, — но было бы грешно прогулять всю ночь, ведь тогда завтра я буду ни на что не пригодна.

— Глупости! — снова воскликнул Бурдя, который терпеть не мог мнений, расходившихся с его собственными, и чувствовал себя несчастным, если ему не удавалось убедить окружающих в том, чему он сам безоговорочно верил.

— Барышня, — продолжал он менторским тоном, — тебе известно, человек состоит из двух существ, из физического и духовного?

— Так я верю.

— Веришь, потому что тебе сказали об этом или ты сама думала о природе вещей?

— Этого я не могу сказать, — робко отвечала Персида, такого вопроса я не задавала себе, но чувствую, что понимай я иначе, я ничего бы не поняла.

— Превосходно! — удовлетворенно воскликнул Бурдя. — С меня довольно, ибо я вижу, что ты размышляешь. Скажи мне теперь, пожалуйста: что должно главенствовать в моей жизни, тело или душа?

— Конечно, душа.

— Но если она слабее тела?

— Ты должен напрягать волю! — смущенно проговорила Персида.

— Многого хотел бы человек, да немногое он может, — усмехнулся Бурдя. — Барышня, — продолжал он поучать, — утром, после хорошего сна, тело полно сил, оно хочет двигаться, работать, есть, переваривать пищу, иметь удовольствия, и тщетно желала бы ты противиться этому, потому что плоть владеет тобой и подчиняет тебя своим стремлениям. Однако к вечеру, когда тело устало, верх начинает брать душа, и ночь — это день для души, которую затмевает солнце. Ночью мы чувствуем себя легче, беззаботнее, словно освобожденные от тяжкого рабства. Ночью нам выпадают мгновения веселья, по ночам бывают у нас самые счастливые часы в нашей жизни. И если мы после бессонной ночи действительно чувствуем себя усталыми, то так оно и лучше, потому что отдыха требует не душа, а мерзкое тело. Разве не так?

Персида была побеждена, но вся ее гордость противилась этому. Если даже Бурдя и прав, Персида ни за что не могла признать его правоты.

— Нет, не так! — упрямо проговорила она.

Бурдя, который не делал большого различия между мужчиной и женщиной, готов был дать Персиде пощечину, но сдержался.

— Барышня, ведь над тобой будут смеяться…

— Не будут, — с улыбкой настаивала Персида, — потому что все не так, как говоришь ты. Когда человек болен или устал, то он слабее и душой и не может владеть своими порывами. Человек должен быть здоровым, уравновешенным и всегда трезвым, если речь идет о возможности исполнять его долг, и самым большим удовлетворением в жизни есть исполнение долга.

— Какого еще долга? — воскликнул Бурдя, теряя терпение. — У человека единственный долг — не быть дураком.

— Как хотите, — настаивала на своем Персида, — но ваши бессонные ночи все равно что запой, который делает нас безразличными к завтрашнему дню и ввергает в распутство.

— Так оно и есть, — подтвердил Бурдя, успокаиваясь. — Ты рассуждаешь, как Хубэр, который всю свою жизнь скулит об обязанностях, которые не выполняет, и все время терзается угрызениями совести. Именно в этом запое и проявляется подлинная сущность человека.

— Это — да! — согласилась Персида. — Я признаю, что ночью можно лучше узнать человека, чем днем, потому что тогда сам собою проявляется его настоящий характер, и доброта его, но и зло.

Персида вдруг задрожала всем телом, вспомнив, что она совсем одна. Она почувствовала, что ничего хорошего нет в том, что она столько времени находится наедине с молодым человеком, которого видит впервые в жизни, и представила, как Марта, девушки, а особенно Брэдяну, будут воображать невесть что, но, несмотря на это, не могла расстаться с ним. Ей еще ни разу не доводилось разговаривать так, как сейчас, еще никто, как Бурдя, не затрагивал ее душу, и она чувствовала, как ее притягивает вся его манера поведения.

— Ночь — это день для соблазнов и греха, — продолжала она. — Я боюсь бессонных ночей. За все свои дни я готова нести полную ответственность, а за ночи я не решусь отвечать!

Они подошли к погребу, где Мара в полном одиночестве клевала носом в ожидании дочери, сидя перед огнем на мешке, набитом сеном.

Еще не было одиннадцати часов, но девушки и Марта уже думали о завтрашнем дне, а потому торопились, а вскоре Персида, Бурдя и Мара остались у огня втроем.

Было несказанное очарование у ночи, проведенной у потухающего костра, у большой кучи раскаленных углей, из которой время от времени вырывался синеватый язык пламени. Под лозами, шагах в десяти от костра, спали сборщики винограда, в селе у подножья холма лаяли собаки, а в полночь запели петухи, выше по склону играла шарманка, порой раздавались ружейные выстрелы, осенний ветер шелестел увядающими листьями, летучие мыши кружили над огнем, и в душе Персиды постепенно зарождалось беспокойство, свойственное юности.

Мара придерживалась того же мнения, что и Бурдя, однако она соглашалась и с дочерью. Конечно, ночь, это она сама могла подтвердить, куда приятнее, ведь ночью она родила своих детей. Но надо благословить и день, ведь днем она мало-помалу сколачивает состояние.

Так они разговаривали, и постепенно Мару сморил сон. Персида вновь осталась наедине с Бурдей. Она уже не могла быть с ним с глазу на глаз. Она поднялась и отошла от огня, давая Бурде понять, что ему пора уходить. Но тому уходить не хотелось, и они принялись медленно ходить перед погребом, разговаривая шепотом.

— Значит, вы встречались даже сегодня вечером?

— Да, случайно.

— Куда же он девался?

— Не знаю. Думаю, пошел на свои виноградник, который находится ниже виноградника Корбу.

— Не понимаю. Как же случилось, что он не проводил тебя?

Персида остановилась. Персиде было не по себе из-за всего, что произошло с Нацлом. В эту минуту она была готова броситься искать его, чтобы утешить.

— О, боже! — проговорила она. — Я его боюсь, он такой взбалмошный.

— Взбалмошный? — повторил как бы для себя Бурдя и задумался. — Конечно, он человек взбалмошный, — продолжал он, поглядывая на Персиду глазами хорька. — Ты действительно думаешь, что встретились вы случайно?

Персида стала нервничать. Было уже за полночь, мать, уставшая от дневных трудов, заснула на мешке с сеном, а этот молодой человек вроде бы не хотел уходить, и она не знала, как избавиться от него.

— У меня даже в мыслях не было, что я смогу его встретить у отца Иоанна! — раздраженно ответила она.