Игорь Хварцкия - Абхазские сказки и легенды

Пустив коня галопом, Хатажук выхватил ружье из мохнатого чехла и выстрелил.

Сизый дым поднялся к небу.

Люди высыпали из палаток, пораженные необычайным зрелищем.

Странный всадник горячил коня… Он останавливал его на всем скаку. Откидывался в сторону, назад, подымал на дыбы, с обнаженной шашкой обрушивался на невидимого врага и наносил ему страшные удары направо и налево. Бросал папаху, на скаку ловил ее, бросал опять на землю и подымал. Перескакивал с одного бока лошади на другой, Стрелял назад, вперед, в сторону, на всем скаку выхватывал и заряжал кремневку.

Все, что создало искусство наездника и отважного воина, — все это проделывал Хатажук с необыкновенным искусством, вызывая взрывы общего восторга.

Но трудно было сказать, кому принадлежала пальма первенства: коню или всаднику.

Потом Хатажук медленно подъехал к лагерю врагов, к столпившемуся народу.

Приветствовал и заговорил по-своему.

Перевели. Он предлагал купить коня. Конь добрый. Конь, которому цены нет… Он никогда не продал бы коня. Такого коня не продают, но он не может взять его с собой.

Кругом засмеялись. Кто-то предложил двадцать копеек.

Как тяжкая, ничем не заслуженная обида, прозвучал этот смех в его ушах.

Хатажуку казалось, что люди смеются над всем, что было дорогого, заветного в его жизни. Смеются, а он, гордый джигит, должен покорно переносить обиду.

Ему показалось, что наступило время, когда все, что он считал ценным, лишилось этой ценности.

И внезапно сама жизнь потеряла для него какую бы то ни было привлекательность…

Сжав до боли челюсти так, что заскрипели зубы, Хатажук молча отъехал в сторону.

Он уже ничего не видел и не слышал, какой-то туман заволок его сознание.

Поднял голову. Далеко в море вдавался мол, а там дальше синее небо сливалось с морем.

Необъятный синий простор.

Едва заметным движением колена повернул Хатажук коня к молу. Тихо, спокойным шагом поехал. Доехал почти до самого мола. Взмахнул плетью.

Вороной красавец изогнулся, бросился в море, поплыл вместе с всадником в открытый простор, туда, где на свободе ходили сердитые волны.

Плыл, а потом скрылся навеки в пучине морской.

«Кавказские курорты». Пятигорск, 1913, № 18, с. 4–5.

Цебельда отдалась нам в руки в 1837 году с хорошо определенными условиями быта гражданского, а именно: с аристократиею не многочисленною, но сильною и со своими особенным судопроизводством. Княжеский дом Маршани, породненный с Дадианами и Шервашидзевыми, почти исключительно властвовал над народом; Эфендий был главным судьею, а алкоран — сводом законов, но часто пред самоуправством князей власть и приговоры духовенства оказывались бессильными.

Так — более ста лет существовала Цебельда, без больших переворотов извне и внутри, когда семейный раздор главнейшего дома причинил или ускорил покорение этого края, и вот как это случилось.

Лет тому двадцать пять вся восточная часть Цебельды, так называемое Дальское ущелье, или Дал, досталась по наследству четырем сыновьям князя Дударука Маршани: Хинкоросу, Баталбею, Шабату и Есшау. Недолго жили они в добром согласии. Младший из братьев Шабат, умный и отважный, но до крайности честолюбивый и алчный, стремился уничтожением братьев своих достичь первенство в народе.

Бесчисленны были казни, обманы, которыми Шабат старался то поссорить братьев своих и вооружить одного против другого, то вовлечь их в пагубные предприятия. Наконец, следующее обстоятельство открыло им глаза. Хинкорос, женившись на княжне владетельного дома, обещанной уже одному из князей Цуго Маршани, возбудил против себя их вражду. Шабат подстрекал обе стороны мести, и после многих усилий, убедив Хинкороса сделать нападение на жилище Цуговых, сам открыл им время и план нападения. Хинкорос потерял несколько людей, под ним убили лошадь, сам он — если не ошибаюсь, был ранен и отступил, не сделав никакого вреда противникам.

После этого происшествия Хинкорос и Баталбей, между которыми Шабат успел уже посеять семена зависти, уверились, что они были игралищами гнусных видов, и согласились действовать заодно против него. Есшау был совершенно послушен Баталбею. Между тем буйный Шабат, различными удальствами или шалостями, а по-нашему воровствами и грабежами, ежедневно увеличивал число врагов своих. В марте месяце 1837 года он был схвачен и доставлен начальству в Сухум тремя братьями своими, которые при этом случае предъявили готовность покорить Цебельду Русскому правительству.

В мае месяце того же года явился отряд под предводительством генерал-адъютанта барона Розена для занятия Цебельды. Три брата по предварительно данному обещанию выехали в Илор, навстречу Главноначальствующему, и, условясь с ним, Хинкорос остался при войске, а Баталбей и Есшау возвратились в Дал. Собрав там до 600 приверженцев, они прибыли в Цебельду, лично выгоняли жителей из занятых ими крепких мест и наконец то угрозами, то ласковыми убеждениями заставили их признать русское владычество.

Таким образом мы обязаны трем упомянутым Дальским князьям, что земля, имевшая до 7000 душ мужского пола и одаренная, не менее других стран Кавказа, неприступными местами, сдалась нам без всякого сопротивления.

Скажу мимоходом, что три брата, покоряясь нам, лишались через запрещение торга невольниками главного источника своих доходов. Знаю, что один Баталбей перепродавал ежегодно более тридцати душ, чем выручал значительные барыши.

Не стану входить в подробности мер, принятых нами для управления Цебельдою, не скажу, старались ли мы утвердить там власть нашу на существующих уже и, так сказать, естественных началах гражданственности.

Не могу, однако же, не упомянуть, что Баталбей, бывший по уму и роду представителем превозмогающего элемента аристократического и главным виновником покорения родины своей, не был награжден, возвышен нами, не был избран опорою или орудием нашего влияния.

Я не пишу историю Цебельды, а хочу только познакомить с нравами и обычаями, свойственными не только ей, но абхазам и некоторым другим племенам, живущим по соседству Черного моря, а потому, выбирая эпизоды самые разительные, буду быстро переходить от одного к другому.

В ноябре месяце 1838 года Шабат возвратился в Цебельду в офицерском чине, заслуженном в какой-то экспедиции, а еще более за будто бы несправедливо потерпенное гонение. Цебельдинцы встретили его с восторгом, его удальские похождения, долговременное и насильственное от родины отчуждение, которого как бы последствием для Цебельды была утрата самобытности, внушали народу живое к Шабату сочувствие. Все наперерыв угощали, усыновляли, дарили его; в короткое время к нему перешло, посредством добровольного приношения, огромное количество рогатого скота и все лошади Дала. Пристав был к нему особенно приветлив.