Роберт Хайнлайн - «Магия, инкорпорейтед». Дорога Доблести [litres]

Курение на Центре не поощрялось: табак тут заменялся работой ума. Я взял сигарету:

– «Честерфилд»! Господи боже мой!

– Контрабанда, – отозвался он. – Только теперь он уже не тот, что был. Мусор с мостовой и рубленое сено.

Я не курил много месяцев, хотя Стар и сказала, что о раке и тому подобном я могу забыть навсегда. Я сделал первую затяжку и… закашлялся, как невианский дракон. Даже в пороках необходимо постоянное упражнение.

– Что нового на Риальто? – спросил Руфо. Он глянул на мой меч.

– Так, пустяки. – Помешав работе Руфо, я как-то застеснялся говорить о собственных домашних неприятностях.

Руфо сидел, курил и помалкивал. Надо было с чего-то начинать, и американская сигарета напомнила мне об одном инциденте, который тоже внес лепту в мое нынешнее состояние. Примерно неделю назад на одном званом вечере я встретил человека, на первый взгляд лет тридцати пяти, спокойного, вежливого, но с надменной физиономией, словно говорящей: «Старина, у вас ширинка расстегнута, однако я слишком хорошо воспитан, чтобы вам на это указывать».

И все же я был в восторге от встречи с ним – он говорил по-английски !

Я полагал, что, кроме меня, Стар и Руфо, никто на Центре английского не знает. Мы часто беседовали на нем, Стар – ради меня, Руфо – для практики. Он владел диалектом кокни – как уличный торговец, бостонским – как уроженец Бикон-Хилла, австралийским – как кенгуру. Руфо знал все английские диалекты.

А этот парень говорил на отличном американском.

– Меня зовут Небби, – сказал он, пожимая мне руку (в стране, где никто рук не подает). – А вас – Гордон, я знаю. Рад познакомиться.

– Я тоже, – ответил я. – Это ведь и сюрприз, и удовольствие – услышать родной язык.

– Это моя профессия, старина. Специалист в области сравнительной культурологии – лингво-историко-политик. Вы – американец, насколько мне известно. Дайте подумать минутку… Глубокий Юг, но родились вы не там… Скорее, в Новой Англии. Явно ощущается влияние Среднего Запада, а возможно, и Калифорнии. Лексикон упрощенный. Выходец из нижнего слоя среднего класса.

Этот лощеный нахал был специалистом высокой марки. Мы с мамой жили в Бостоне, пока отец был на войне в 1942–1945 годах. Тамошние зимы я не скоро забуду. Приходилось носить галоши с ноября по апрель. Жил я и на Глубоком Юге – в Джорджии и во Флориде, в Калифорнии – во времена Корейской «невойны», и еще потом – когда учился в колледже. «Нижний слой среднего класса»? Мама бы с этим не согласилась.

– Близко к истине, – согласился я. – У меня есть знакомый среди ваших коллег.

– Знаю я, кого вы имеете в виду – «безумного ученого». В высшей степени эксцентричные теории. Но скажите, как обстояли дела, когда вы уезжали? Особенно как там насчет Славного Эксперимента, проводимого в США?

– Славного Эксперимента? – Мне надо было подумать. Сухой закон отменили еще до моего рождения. – О, его пришлось пересмотреть.

– Вот как! Пора снова отправляться в экспедицию. И кто же у вас теперь? Король? Я так и думал, что ваша страна пойдет по этому пути, но не предполагал, что так скоро.

– О нет, нет! – воскликнул я. – Я говорил о сухом законе.

– Ах, об этом… Симптоматичен, но не очень важен. Я же имел в виду этот забавный принцип правления болтунов. «Демократию». Умилительная бредятина – будто суммирование нулей может дать какое-то другое число. Но на земле вашего племени этот эксперимент поставлен в гигантском масштабе. Он начался еще до вашего рождения, без сомнения. Я-то понял ваши слова в том смысле, что даже труп сего явления уже канул в небытие. – Он улыбнулся. – Значит, до сих пор существуют и выборы, и все такое прочее?

– В последний раз, когда я там был, – да, существовали.

– Поразительно! Фантастично, просто фантастично. Нам надо обязательно встретиться, у меня множество вопросов к вам. Я изучаю вашу планету давно – таких удивительных патологий не знают больше нигде! Пока! И никогда не бери деревянные десятицентовики, как говорят ваши соплеменники!

Я рассказал об этом Руфо.

– Руфо, я знаю, что происхожу с варварской планеты, но разве это извиняет его грубость? Или, может, это не грубость? Я ведь не знаю, каков здесь идеал хороших манер!

Руфо нахмурился:

– Издеваться над чьей-либо родиной, племенем, обычаями – всегда невоспитанность. Если кто-то так поступает, он сильно рискует. Если ты его убьешь, тебе ничего не будет. Разве что Ее Мудрости придется за тебя краснеть. Если она вообще способна краснеть.

– Я не убью его. Не такое уж это важное дело.

– Тогда забудь. Небби – просто сноб. Кое-какие знания, ноль понимания и уверенность, что вселенные были бы лучше, если бы их делали по его проекту. Так что не обращай внимания.

– Ладно. Это просто… Послушай, Руфо, конечно, моя страна далека от совершенства, но от чужого мне это слышать неприятно.

– Еще бы! Я люблю твою страну, в ней есть своя изюминка. Но… Я не чужой и не смотрю на вас свысока. Однако Небби прав.

– Это еще как?

– Ну разве что он судит слишком поверхностно. Демократия работать не может. Есть математики, есть крестьяне, а есть животные, и больше нет ничего, поэтому демократия – теория, основанная на предположении, что математики и крестьяне равны, – никогда не будет работать. Мудрость – не результат сложения, ее максимум – умнейший человек в каждой из групп… Однако демократическая форма правления вполне хороша – при условии, что она не работает. Любая общественная система функционирует вполне прилично, пока не закоснела. Форма, каркас не имеют особого значения, покуда они позволяют одному человеку из множества проявить свою гениальность. Большинство так называемых социологов думают, что организация – это все. А она – почти всегда ничего, кроме тех случаев, когда превращается в смирительную рубашку. Важна частота встречаемости героев, а не разброс нулей.

Он помолчал и добавил:

– Твоя страна имеет систему, гарантирующую достаточную степень свободы, чтобы герои могли заниматься своим делом. И она просуществует еще долгое время, до тех пор пока эта свобода не будет разрушена изнутри.

– Надеюсь, ты прав.

– Я прав. Этот вопрос я изучил, и я не так глуп, как думает о таких, как я, Небби. Он прав насчет напрасного «суммирования нулей», но не понимает того, что сам тоже нуль.

Я усмехнулся:

– И нет смысла позволять нулю выводить меня из терпения.

– Никакого! Особенно раз ты сам не нуль. А ты, где бы ни оказался, всюду слишком заметен и никогда не станешь частицей стада. Я уважаю тебя, а я уважаю не многих. И никогда не уважаю людей в массе, так что настоящий демократ из меня не получится. Чтобы «уважать» или даже «любить» огромную массу хамла с их раззявленными варежками на одном конце и вонючими носками – на другом, нужна слепая, слюнявая безмозглость, которая встречается у некоторых нянечек в детских садах, у большинства спаниелей и у всех поголовно миссионеров. Это не политическая система, а болезнь. Но могу тебя порадовать – американские политики ею не страдают. А обычаи твоей страны дают ненулевым членам достаточно свободы. – Руфо снова поглядел на мой меч. – Дружище, ты ведь пришел не поведение Небби обсуждать?