Роберт Хайнлайн - «Магия, инкорпорейтед». Дорога Доблести [litres]

Да и Центр – не то место, где этот призрак может разгуляться. Здесь столько же брачных обычаев, сколько культур, – тысячи. Они нейтрализуют друг друга. Некоторые гуманоиды моногамны по инстинкту – ну как лебеди, что ли. И это трудно считать «добродетелью». Как смелость есть преодоление страха, так добродетель есть правильное поведение перед лицом искушения. Если нет соблазна, нет и добродетели. А у этих несгибаемых моногамников искушения просто не бывает. Если кто-нибудь по неведению делал нескромное предложение какой-нибудь из этих целомудренных дам, он не рисковал получить пощечину, ни тем более удар кинжалом. Она просто отвергала его и продолжала беседу. И если бы ее муж подслушал разговор между ними, беды бы тоже не случилось. У инстинктивно моногамной расы не может быть ревности. Я, впрочем, сам этого не проверял. Мне – по виду и запаху – они казались похожими на прокисшее хлебное тесто. Где нет соблазна – нет добродетели.

Однако у меня были случаи проявить «добродетель». Та кошечка с осиной талией была очень соблазнительной. Я узнал, что она из цивилизации, в которой женщина не может выйти замуж, пока не докажет, что способна к деторождению, как это принято у нас на тихоокеанских островах и в некоторых странах Европы. Она не нарушала табу своего племени. Еще больше меня привлекла другая девушка – очаровашка с дивной фигуркой, с отличным чувством юмора и одна из лучших танцовщиц вселенной. Свое предложение она отнюдь не писала на тротуаре, а просто на местном жаргоне с искусной недосказанностью дала понять, что не очень занята и вполне заинтересована.

Это было свежо и почти по-американски. Я справился (стороной) об обычаях ее племени и узнал, что, хотя они очень строги в делах брака, в прочих отношениях нравы у них весьма свободны. В качестве зятя я бы там не прошел, но окно было открыто, даже если двери запирались крепко-накрепко.

В общем, я струсил. Я покопался как следует в своей душе и нашел там такое же сокрушительное любопытство, как у тех женщин, которые делали мне предложения только потому, что я был консортом Ее Мудрости. Миленькая Зай- и-ван принадлежала к числу тех, кто не носил одежды. Последнюю она выращивала сама – от кончика носа до крошечных пальчиков на ногах ее покрывала мягкая блестящая серая шерстка, удивительно похожая на мех шиншиллы. Потрясающе!

Не мог я сделать с ней этого – слишком милая была девочка.

В этом искушении я признался Стар, и она мягко намекнула, что я, видно, отношусь к роду животных, шевелящих длинными ушами, поскольку Зай-и-ван славится как выдающаяся артистка даже среди собственного народа, а народ ее, как никакой другой, истово поклоняется Эросу.

Я так и остался трусишкой. Роман с такой чудесной девочкой обязан основываться на любви, хотя бы частично, а тут была не любовь, а просто интерес к дивному меху. И еще я боялся, что связь с Зай-и-ван перерастет в любовь, а моей женой она стать не может, даже если бы Стар меня отпустила.

Или даже не отпустила бы. На Центре нет законов против полигамии. В некоторых религиях такие законы есть, в других она поощряется, но смешение культур приводит к такому же смешению религий, которые гасят друг друга, наподобие того, как гасят друг друга разные обычаи. Культурологи утверждают, что закон религиозной свободы инвариантен: религиозная свобода в поликультурной системе обратно пропорциональна силе самой распространенной религии. Это, видимо, есть частный случай более широкой инвариантности, заключающейся в том, что все виды свобод вырастают из конфликтов между культурами, так как обычай, которому не противостоит противоположный, становится обязательным и рассматривается как «закон природы».

Руфо с этим взглядом не согласен. Он считает, что его коллеги – с дырявыми их мозгами! – включают в уравнение вещи, которые не могут быть измерены количественно и даже недоступны для точного определения. Свобода – это счастливое исключение, так как тупая толпа во всех расах боится любых свобод не только для соседа, но и для себя и уничтожает их всюду, где это только возможно.

Но вернемся к нашей теме: на Центре есть самые разные формы брачных контрактов, хотя порой обходятся и вовсе без них. Есть совместное проживание, физическая близость, деторождение, дружба и любовь – но все это не обязательно одновременно и с одним и тем же партнером. Контракты могут быть очень сложными, например такими же, какие заключаются у нас при слиянии фирм. Они могут включать в себя продолжительность, цели, обязанности, ответственность, число и пол детей, методы генетической селекции, привлечение суррогатных матерей, условия прекращения или продления отношений – все, кроме пункта о супружеской верности. Здесь считается аксиомой, что это обязательство невыполнимо, а значит, не подлежит и внесению в контракт.

И тем не менее супружеская верность тут встречается чаще, чем на Земле, просто она не связана ни с какими законами. У них есть древнее присловье «женщины и кошки», означающее: «Женщины и кошки делают что хотят, а мужчины и собаки к этому приноравливаются». Есть и другое – «мужчины и погода». Оно грубее, но столь же старое, так как погода на Центре уже давно под контролем.

Самый распространенный вид контракта – это полное его отсутствие. Мужчина перевозит в дом женщины свои вещи и остается там, пока она не выбросит их за порог. Большая популярность этой формы объясняется высокой стабильностью таких браков – женщине, которая «выбросила его туфли», трудно найти нового мужа, достаточно смелого, чтобы выносить ее скверный нрав.

Мой «контракт» со Стар был бы именно такого типа – в том случае, разумеется, если бы контракты, законы и обычаи были обязательны для императрицы, чего нет и быть не может. Но вовсе не это стало причиной моей растущей тревоги.

Поверьте мне – я не ревнив.

Только меня все больше раздражали все эти мертвецы, толпившиеся в мозгу Стар.

Однажды вечером, когда мы одевались, чтобы куда-то пойти, Стар на меня рявкнула. Я беззаботно болтал о том, как прошел мой день, в частности рассказывал про занятия по математике, и, понятно, был так же ей интересен, как ребенок, рассказывающий о событиях в детском саду. Но я пылал энтузиазмом – передо мной открывался новый мир, – а Стар была всегда так терпелива со мной.

Но теперь она рявкнула на меня, да еще баритоном!

Я так и обмер.

– У тебя сегодня опять был сеанс импринтинга?!

Казалось, я слышу, как она переключает рычаги скоростей.

– Ох, прости меня, мой любимый! Сегодня я не в себе. Я – Его Мудрость CLXXXII.

Я быстро подсчитал.

– Это же четырнадцатый с тех пор, как мы вернулись из похода за Яйцом! А ты приняла только семь за все годы до этого. Какого черта ты воображаешь! Ты хочешь выгореть дотла? Стать идиоткой?