Анри Монфрейд - Приключения в Красном море. Книга 2 [Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс]

В полдень снова возвращается северо-западный ветер, но, каким бы резким он ни был, мы не можем больше терять времени на стоянку, ибо приближается 18 августа. Нужно любой ценой продвигаться на север. Я вряд ли успею к намеченной дате, но мне не хочется сильно запаздывать.

В течение четырех суток мы лавируем между берегами залива, ложимся то на левый, то на правый борт, перемещая балласт в зависимости от ветра, чтобы уменьшить крен и противостоять течению, подняв все паруса.

Я нечаянно захожу на Шератибскую отмель. Здесь достаточно глубоко для нашего судна с небольшой осадкой, но я не предвидел столь бешеной свистопляски волн, образующихся от столкновения северо-западного ветра с южным течением. Два часа я пребываю в этом аду, спустив реёк на середину мачты, чтобы уберечь снасти. Парусник дает течь, и нам приходится без устали откачивать воду. Но сколько мы ни трудимся, вода продолжает поступать. Все слушают с замиранием сердца, как стучит всасывающий клапан в трюме. Я пытаюсь понять, чем вызвана эта беда, и в конце концов узнаю, что отлетела часть пакли, которой законопачена щель в судне. Под напором воды пробоина продолжает увеличиваться. Слышно, как вода журчит в трюме возле бимса. Там находится весь наш балласт — огромная скрученная цепь, на которой покоится двухсотлитровая бочка с водой, последняя из оставшихся у нас бочек. Нечего и думать сдвинуть с места столь тяжелый груз при теперешней килевой качке.

Я беру курс на берег, чтобы спасти судно. И все же у меня еще теплится надежда отыскать какое-нибудь укромное место и попытаться переместить балласт. Конечно, я могу опустошить бочонок с водой, но где тогда пополнить наши запасы?

В узком проливе Сафрана море успокаивается, ветер слабеет, и я могу спустить паруса в одном кабельтове от берега.

Абди сплетает тесьму из хлопка и смазывает ее маслом. Я понимаю, что он задумал.

Один из матросов ныряет и обматывает дно судна пеньковым тросом, который закрепляют с обоих бортов в том месте, где находится предполагаемая пробоина. Затем Абди набирает в легкие побольше воздуха и ныряет под воду. Держась за пеньковый трос, он в несколько приемов законопачивает щель приготовленной хлопковой тесьмой.

Сняв с души камень, мы снова выходим в открытое море.

Ночью меня будят. Все взволнованы. Лучи прожекторов озаряют небо на горизонте. Это Суэц.

Сегодня — 16 августа. Уже тридцать шесть дней мы бороздим море. Я обещал Александросу прибыть восемнадцатого, назначив эту дату наобум и не надеясь поспеть к сроку. Думаю, что и он тоже не принял подобное обещание всерьез, и вот, по иронии судьбы, я прибываю вовремя.

Теперь, когда мое путешествие близится к концу, я чувствую себя отнюдь не спокойно. До сих пор беспрестанные заботы и новые впечатления в пути заслоняли от меня конкретную цель рейса. А теперь эта цель вновь встает передо мной! Авантюрная сторона моего предприятия уходит в прошлое. Теперь нужно думать о результате. Я вложил в это дело все свое состояние и в случае неудачи стану банкротом. Придется проститься с морем, простором и волей, надеть на себя цепи какой-нибудь скучной службы, превратиться в конторскую крысу…

Подобная перспектива вновь пробуждает во мне энергию, угасшую было при мысли, что теперь я должен иметь дело с алчными людьми и бороться с ними их же ненавистными мне методами.

Я припоминаю греческие кофейни в Порт-Саиде, бар в Пирее, и лица их завсегдатаев, всплывающие в памяти, кажутся мне зловещими… Неужели моей мечте приходит конец?..

Только теперь я узнаю, что значит настоящий риск, куда более грозный, чем опасности, которые до сих пор вставали на моем пути! Отныне я буду сражаться с подлостью, жадностью и обманом… Меня ждет мрачный бой в зловонной сточной канаве.

На рассвете тусклые огни Суэца меркнут в золотом свечении, предшествующем появлению солнца. А вот и само светило выплывает из-за горизонта, заливая светом пустыню.

Атакайские горы в северо-западной части бухты окрашиваются в нежно-розовый телесный цвет, и залив, застывший в прозрачной тишине, переливается словно жемчужина, отражая эту красочную феерию.

Мало-помалу небо и вода наливаются голубизной, а берега приобретают присущий им цвет охры. Поднимается северный бриз. Я вижу, как от азиатского берега отделяется белый парус — должно быть, это рыбацкий баркас, дожидавшийся попутного ветра.

До Суэца еще более тридцати миль. Матросы забираются на вершину мачты, пытаясь разглядеть чудесный город, о котором они столько наслышаны, — заветную цель нашего трудного путешествия.

Я давно решил не заходить в порт со своим грузом. Таможенный досмотр, которому меня подвергли в Кусейре, может повториться и в Суэце. Во всех странах с видимостью культуры власти надеются утвердить свой авторитет, изобретая все новые нелепые правила.

Поэтому я собираюсь последовать примеру благоразумных морских черепах: высадиться на берегу в каком-нибудь пустынном месте и спрятать там свои сокровища. Но мне мешает появившийся баркас. Я иду бейдевинд, поджидая, пока рыбаки удалятся на безопасное расстояние, но, видимо, мое судно возбуждает их любопытство; они приближаются и проходят мимо на расстоянии менее двух кабельтовых. Это обычный парусник, один из тех, что вьются вокруг пассажирских судов в Суэцком порту. Я вижу застывших на корме шестерых людей в белых чалмах и голубых джеллабиях [35] Джеллабия ( араб .) — длинная, доходящая до пят рубашка. ( Примеч. пер. ) , которые молча следят за нами.

Баркас удаляется на северо-запад, и, как только он скрывается из вида, я беру курс на азиатский берег. Благодаря попутному бризу я смогу спрятать там ящики до наступления темноты.

Вот уже показались огромные цистерны с нефтью Порт-Тауфика, а за ними вырастают мачты судов, стоящих на рейде. Белоснежный город вырисовывается на горизонте. Ближе подходить нельзя, и я поворачиваю на восток. До азиатского осталось не более десяти миль. Через полтора часа мы будем у цели.

Но с севера надвигается армада белых парусов, словно туча бабочек, принесенных ветром. Это суэцкие рыбаки, которые ежедневно около полудня отправляются ловить рыбу в заливе, удаляясь на пятнадцать-двадцать миль к югу от города. Они вклиниваются между нашим судном и азиатским побережьем и уже спускают паруса, приступая к лову.

Мой план высадиться в этом месте срывается. Рыбаки останутся здесь до следующего утра. Если бы мне вздумалось совершить задуманное, мой парусник, непохожий на местные суда, привлек бы их внимание, и на следующий день в кофейнях у моряков только и было бы об этом разговоров.

Следовательно, нужно вернуться назад и взять курс на запад — в том направлении, куда ушла замеченная утром шхуна. Только теперь мне приходит в голову, насколько она отличается от других рыбацких судов своей оснасткой, формой и водоизмещением. В этом крае, где царит рутина, все делается согласно незыблемым традициям, и любое нововведение принимается в штыки. Это касается и данного промысла, как я только что убедился: все местные суда похожи друг на друга как две капли воды.