Даниил Мордовцев - Вельможная панна. Т. 1

– Меня не удивляет, когда мои викарии говорят, что они любят лучше иметь дело с учеными Сорбонны, чем с монахинями аббатства о-Буа. Где обыкновенно, – смеясь, спросил он, – стоит у вас Янсений и мечтания Пер-Кенель?

– Этих книг нет в каталоге, который находится у меня на хранении, – отвечала Сент-Дельфин.

Однако эти уклончивые ответы не помогли.

Дня через два архиепископ прислал в монастырь викариев, которые велели снести в библиотеку все книги теологического содержания, заперли в шкафы и наложили печать архиепископа с запретом монахиням ее трогать.

Вот что наделали Янсений и мечтатель Пер-Кенель.

Монахини возмутились. Они объявили, что не признают внутри монастыря другого авторитета, кроме аббата Сито или Клэрво, их прямых начальников.

И монахини победили. Боясь, что дело дойдет до парламента, архиепископ послал в аббатство снять печать со шкафов библиотеки. Аббат Клэрво в благодарность монахиням за то, что они отстаивали его авторитет перед зазнавшимся архиепископом, прислал в монастырь „неизмеримое” (immense) количество, – как выражается Елена, – бургонского вина и, вероятно, высокой марки».

Приближались именины самой популярной в аббатстве и особенно между юными воспитанницами особы – госпожи Рошшуар, и девочки задумали особенно почтить ее.

«В это время, – говорит наша героиня, – мы решили дать спектакль в честь госпожи де Рошшуар, по случаю ее ангела, который приходился на пятнадцатое августа. Имя ее было Мария. Мы должны были употребить на это столько старания, как никогда, чтобы этот праздник имел успех.

Мы давали „Эсфирь”. Я играла эту роль, Шуазель – Мардохея, Шатильон – Ассуэра и девица Шовиньи – Амана».

Наша героиня, как женщина, не может не упомянуть о нарядах.

«Нам нарисовали костюмы, – говорит она, – по образцу костюмов «Французской Комедии». У меня было белое платье с серебром, юбка была украшена алмазными аграфами сверху донизу, и обошлось это более чем в сто тысяч ефимков, которыми снабдили меня госпожи Мортмар, Грамон и герцогиня Шуазель. Одевала меня виконтесса де Лаваль. На мне были бледно-голубое бархатное манто и золотая корона. На всех воспитанницах хора были белые кисейные платья и вуали. Перед спектаклем я вышла в простом монастырском одеянии и произнесла такие слова:

Это была тонкая похвала аббатству, где девицы воспитывались в мире и спокойствии и где невинность была их вечным спутником в этом верном убежище.

Затем Елена продекламировала стихотворную смесь из пролога Эсфири и других стихов Расина, приноровленную к этому случаю де ла Гарпом и посвященную госпоже Рошшуар.

«Я, – говорит Елена, – плакала, оканчивая это (toutrespire ici Dieu, la paix, la verite – „все дышит здесь Богом, миром, истиной”), Рошшуар плакала тоже. Пели хор и танцевали балет, пока я одевалась. После спектакля Рошшуар, как только увидела меня, протянула ко мне руки, я бросилась к ней, и она меня много ласкала. Она нисколько не скрывала, что предпочитает меня всем.

Я была тогда, – продолжает она, – так счастлива, что желала, чтобы это время протянулось навсегда.

Но ее скоро поместили в аптеку.

Меня поместили, наконец, в аптеку, – пишет она, – предмет моих желаний. Мне жилось там очень приятно. Я там была вместе с Шуазель и обеими Конфлян, с Монсож, Дама, все милые и любезные.

В числе монахинь Сент-Ком была редкой любезности, госпожа Сент-Лоран, одна из Коссэ, была остроумна и ветрена. Госпожа Сент-Маргерит, которой было шестнадцать лет, только и думала о забавах. Госпожа Сент-Вероник была стара и смешна. Госпожа де Сент-Ком обучала нас ботанике, учила распознавать растения и их свойства. Вечером мы шли к Рошшуар, я желала бы так провести всю жизнь.

Я сказала, что нас было шесть в аптеке. А вот наши портреты, довольно похожие на оригиналы:

Герцогиня Шуазель пятнадцати лет, замужняя, милая, любезная, веселая, остроумная, но насмешница, вспыльчивая и наглая.

Елена Масальская (это я), четырнадцати лет, милая, острая, грациозная, с красивым станом, упрямая, как вол папы, и неспособная сдерживать первого движения.

Девица Дама – милая, полная грации, шестнадцати лет.

Девица Монсож – прекраснейшие глаза в мире, но черная, ладная, пятнадцати лет.

Девица Конфлян – довольно милая, очень умная, с жалом, пятнадцати лет».

Почтенный Люсьен Перей добавляет в примечании к словам Елены, что девица де Конфлян, впоследствии маркиза де Куаньи, одна из наиболее остроумных женщин при дворе Людовика XVI, и недаром Елена Масальская говорит, рисуя портрет – не кистью, а словами – своей школьной подруги и товарки по аптеке, поясняет, что та была с жалом.

Выше наша героиня сказала, что их было шесть подруг, исполнявших «послушание» в аптеке. Шестою и была сестра той, у которой имелось «жало», ядовитый язычок, и которая услаждала этим язычком двор Людовика XVI и его самого, пока гильотина не положила конец этим услаждениям. Эта шестая была – девица де Водрейль, сестра предыдущей, желавшая подражать сестре, но не обладавшая ее остроумием.

Но тут готовилось нечто неожиданное и непредвиденное, особенно после таких блестящих именин госпожи Рошшуар, которые справлялись 15 августа 1777 года.

«Однажды утром, – пишет наша четырнадцатилетняя героиня, – Рошшуар сказала мне:

– Елена, приходите ко мне в шесть часов, я имею поговорить с вами.

По ее приказу я пришла к ней, но она сказала мне:

– Милый друг, я очень расстроена, я не могу говорить с вами, моя голова горит, и я чувствую лихорадочное состояние… поэтому уходите, я хочу лечь.

Я воротилась в аптеку, – говорит Елена. – Когда я там сказала, что нашла Рошшуар больною, чего с нею прежде никогда не случалось, госпожа де Феррьер и госпожа де Коссэ, вторая и третья аптекарши, тотчас же поспешили к ней. Госпожа де Феррьер воротилась к нам и сказала, что она нашла Рошшуар в сильной лихорадке. Мы пришли в ужас. Войдя в столовую, мы принесли эту новость в класс, и смущение охватило всех. После ужина сестра Леонард, которая служила госпоже Рошшуар, пришла и тоже сказала, что почему-то Рошшуар не звала ее. Все пошли спать опечаленные. На другой день, когда мы сошли в классы, нам сказали, что лихорадка усилилась вдвое, и Рошшуар должны отнести в больницу. Мы ударились в слезы. Госпожа Шуазель, девицы Конфлян, я и некоторые другие, мы впали в страшную горесть. После полудня прибыла герцогиня Мортмар и привела докторов Бувар и Лорри. В тот же вечер Рошшуар впала в беспамятство и бред, который не покидал ее до самой смерти.

Такая молодая! Каких-нибудь тридцать с небольшим лет и вдруг! С чего?.. Как? Так внезапно… Непостижимо… Расстроилась, рассердилась, огорчилась, чем? „Je suis bien fachee” – чем, как?