Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Воистину, бессмертен лишь человек пробужденный — солнца и боги взойдут и погаснут, только он один пребудет и исполнит то, что ему надлежит исполнить. Ибо над ним нет богов!

Наша стезя недаром зовется языческим путем. То, что человек верующий принимает за Бога, всего лишь состояние, которое он мог бы достичь, если бы был способен поверить в себя, но неисправимый слепец до тех пор воздвигает пред собой бесчисленные барьеры, пока не оказывается загнанным в ловушку, из которой ему не выбраться вовек, — творит некий высший образ, дабы было кому поклоняться, вместо того чтобы самому стать этим образом.

Хочешь молиться, молись своему незримому Я; это единственный

бог, внемлющий молитвам, — другие подадут тебе камни вместо хлеба.

Однако горе тому, кто молится идолам и чья молитва будет услышана, ибо теряет он свое Я и уж никогда больше не сможет поверить, что внимать молитвам способно лишь собственное Я.

Является ли Я твоей истинной сущностью, ты узнаешь по тени, которую оно отбрасывает; я тоже раньше не знал своей сокровенной сути, пока не увидел в собственном теле тень.

Приблизилось время, когда новые звезды взойдут на небосклоне, когда люди будут освещать землю своими сияющими тенями, вместо того чтобы, как прежде, марать ее позорными черными пятнами. Итак, мой неведомый друг, включайся и ты в нашу предвечную цепь, и да будет свет!»

Хаубериссер поспешно встал, скатал бумаги в трубку и, опустив их в серебряную гильзу, завинтил крышку.

Замер на миг, вслушиваясь в себя: такое чувство, словно кто-то подгонял его.

Восточный край неба стал заметно светлее, серовато-свинцовые предрассветные сумерки превращали расстилавшуюся пред окном безжизненную равнину в гигантский шерстяной ковер с угрюмо поблескивающими стальными клинками каналов.

Фортунат вышел из дома и хотел было идти в Амстердам, но уже через несколько шагов оставил свой план спрятать капсулу в старой квартире на Хойграхт, вернулся к дому и достал лопату: внутренний голос подсказал ему, что бумаги следует зарыть где-нибудь неподалеку.

Но где?

Может быть, на кладбище?

Он повернулся в сторону соседнего погоста...

Нет, не там.

Его взгляд остановился на цветущей яблоньке; дойдя до деревца, он выкопал под корнями небольшую ямку и опустил в нее свой цилиндрический саркофаг...

Потом, чуть забрезжил рассвет, поспешил кратчайшим путем, через поля и узенькие мостки, к городу.

Внезапно в его душу проникла смутная тревога, он чувствовал, что Амстердаму угрожает какая-то опасность, и хотел предупредить друзей.

Несмотря на ранний час, воздух был сух и горяч — а может, и вправду надвигалась гроза?

Полнейшее безветрие как будто даже стесняло дыхание, придавая пустынной местности жутковато-мертвенный вид; солнце, подобно диску из тусклого желтого металла, висело за плотной туманной пеленой, и далеко на западе, где-то над заливом Зёйдерзее, багровели крутые уступы облаков, словно было не утро, а вечер.

Боясь не успеть, Фортунат при малейшей возможности сокращал путь и шел то прямо через поля, то по каким-то заброшенным проселкам, но город, казалось, не становился ближе.

День вступал в свои права, и небо постепенно менялось: легкие перистые облачка, подстегиваемые невидимыми вихрями, судорожно извивались, напоминая хвосты готовящихся к схватке исполинских рептилий, посланных на землю космической ночью.

Воздушные вихри прозрачными воронками с обращенными вниз раструбами висели в небесной выси, подобно гигантским перевернутым бокалам; чудовищные ящеры, хищно разинув зубастые пасти, бросались друг на друга и, сцепившись в один пульсирующий ком, неистово катались из конца в конец меняющегося на глазах неба, и только на земле по-прежнему царил мертвый штиль — все замерло в тревожном ожидании.

Черный вытянутый треугольник появился с южной стороны небосклона и стал приближаться со скоростью урагана, солнце померкло, когда эта зловещая туча проносилась мимо, на несколько мгновений погрузив окрестность в ночную мглу, а потом где-то у самого горизонта опустилась на землю: это была саранча, тьмы тем саранчи, и прилетела она с берегов Африки.

Ни единой живой души не встретил Хаубериссер на своем пути, как вдруг на повороте из-за узловатых ветл появилась какая-то странная фигура — сутулая, нечеловечески высокая, в черном ветхом таларе...

И хотя с такого расстояния Фортунат не мог разглядеть лицо великана, однако по осанке, по одежде, по длинным, свисающим до плеч пейсам сразу признал Хадира Грюна.

Чем ближе приближался таинственный странник, тем нереальнее казался: его рост был никак не меньше семи футов, ногами при ходьбе он почти не двигал, а в контурах рыхлой, нескладной, развинченной фигуры таилось что-то зыбкое, неопределенное и подозрительное — Хаубериссеру даже как будто померещилось, что время от времени какая-нибудь часть тела — рука или плечо — на миг отделялась и тут же снова прирастала на прежнее место.

А еще через несколько шагов старый еврей стал почти прозрачным, больше походя на сыпучее скопление бесчисленных черных точек, чем на человека из плоти и крови.

И вот, когда эта эфемерная субстанция бесшумно проплывала мимо, Хаубериссер увидел, что это было плотное, трепещущее облако каких-то летучих инсектов, которое неким курьезным образом приняло форму идущего человека и сохраняло ее, — непостижимая игра природы, чем-то напоминающая пчелиный рой, виденный им однажды на монастырском дворе.

Долго смотрел он, качая головой, вслед загадочному феномену, который все быстрее и быстрее уносился на юго-запад, к морю, и наконец словно смутная дымка растворился на горизонте...

Фортунат рассеянно продолжал свой путь, ломая голову над тем, как следует толковать это таинственное видение: было оно каким-то зловещим знамением или всего лишь случайной гримасой матери-природы?

То, что Хадир Грюн, дабы явиться ему, избрал столь нелепый способ, казалось маловероятным.

Объятый тягостными раздумьями, вошел он в Западный парк и, стараясь как можно скорее достигнуть дома Сефарди, направился в сторону Дамрак, однако вскоре по доносившемуся издали возбужденному гулу сотен голосов понял, что в городе творится что-то неладное.

Все главные улицы были заполнены народом, люди стояли плечом к плечу, в едином неистовом порыве то подаваясь вперед, то отступая назад, и пробиться сквозь эту живую стену нечего было и думать, оставалось только уповать на узкие глухие переулки Йордаана.

По площадям слонялись разрозненные группки Армии спасения, молясь и гнусаво распевая псалмы: «Однако ж да возрадуется и возвеселится град Господень со источниками своими», мужчины и женщины в религиозном экстазе срывали друг с друга одежды и, пав на колени, с пеной у рта возносили к небесам славословия вперемежку с кощунственными проклятиями, фанатичные монахи, заголившись по пояс, исступленно, под жуткий истерический хохот, бичевали себя так, что кровь лилась ручьями; то тут, то там с истошными воплями валились наземь эпилептики и, сведенные мучительной судорогой, в страшных корчах катались по мостовой; приверженцы каких-то изуверских сект на глазах обступивших их простоволосых, дрожащих от страха горожан «смирялись пред ликом Господа» — опустившись на четвереньки, скакали, подобно мерзким