Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

— Нисколько! Я бродил по Градчанам, любовался капеллой святого Вацлава и собором святого Витта. Эта фантастическая готика с ее скульптурами, словно отлитыми из запекшейся крови! Сколько бы я ни смотрел на нее, она не перестает волновать мою душу. А «Башня голода» и переулок Алхимиков?..

Потом, спускаясь по Старой замковой лестнице, я невольно остановился, так как маленькая дверь в стене, ведущая к дому Дараша-Кога, была приоткрыта. И в то же мгновение я услышал совершенно отчетливо — из его окна, в этом нет никаких сомнений — голос; я могу чем угодно поклясться: это был голос Акселя. Он вскрикивал: «Раз-два-три-четыре!..»

О Боже, мне бы тогда сразу ворваться в дом! Но прежде чем я успел опомниться, слуга-турок захлопнул дверь. Повторяю, мы должны осмотреть дом! Мы должны! А что, если Аксель действительно еще жив?! Уверяю тебя, с нами ничего не случится. Ну скажи, кто ходит по ночам по Старой замковой лестнице?! И потом, ты глазам своим не поверишь, как я ловко теперь справляюсь с защелками замков.

Обсуждая план, приятели до темноты проходили по улицам. Затем перелезли через стену и оказались перед старинным домом, принадлежавшим персу.

Одинокое строение — других на склоне Фюрстенбергского парка не было — подобно мертвому стражу жалось к боковой стене поросшей травой замковой лестницы.

— В этом сумрачном парке и в этих гигантских вязах есть что-то жуткое, — прошептал Отакар Донал, — ты только посмотри, как зловеще вырисовывается хищный профиль Градчан на фоне неба. И эти освещенные бойницы Града! Поистине, странные ветры веют здесь, на Малой Стране! Как будто все живое, страшась затаившейся смерти, ушло глубоко в землю. У тебя никогда не возникало чувства, что в один прекрасный день этот призрачный образ вдруг растворится как видение, fata morgana, что вся спящая, съежившаяся здесь жизнь пробудится какимто

апокалиптическим зверем для чего-то нового и ужасного:! Смотри, там, внизу, белые дорожки из гальки — как вены...

— Ладно, пойдем, — торопил Синклер, — у меня и так коле ни подгибаются... Возьми у меня план дома...

Дверь легко открылась, и оба оказались на выложенной кирпичом лестнице; в круглых окнах застыло темное, неприветливо смотревшее небо, слабое мерцание редких одиноких звезд едва-едва освещало ступени...

— Не зажигай, свет могут заметить снизу — из садового домика. Слышишь, Огакар! Держись за меня...

— Осторожней, здесь неровная ступенька... Дверь в коридор открыта... сюда, сюда — левее...

Они стояли в какой-то комнате.

— Только не шуми так!

— Это не я: двери сами захлопываются.

— Придется включить свет. Боюсь что-нибудь опрокинуть, кругом столько стульев.

В это мгновение на стене сверкнула синяя искра и послышался чей-то вздох. Или это был не вздох?..

Тихий скрежет, как будто кто-то скрипел зубами, проникал, казалось, из-под пола, из всех щелей и стыков комнаты...

На секунду снова мертвая тишина. Потом, медленно и громко, хриплый голос начал считать: «Раз-два-три...»

Отакар Донал вскрикнул и как безумный стал чиркать спичками, которые ломались, так как его руки ходили ходуном. Наконец — свет... Свет! Приятели смотрели друг другу в белые как мел лица: «Аксель!»

— ...че-е-етыре-пять-шеесссть-се-е-емь...

— Зажги свечу! Быстро, быстро!

— .. .восемь-д евять-д е-е-есять-одиннадцать...

В стене было углубление, что-то вроде ниши, в его потолке торчал медный прут, на нем висела белокурая человеческая голова. Прут проникал в самую середину теменного бугра... Шея была замотана шелковым платком, из-под него виднелись два красноватых легких с трахеями и бронхами. Ритмично пульсировало сердце, обмотанное золотой проволокой проводов, тянувшихся по полу к небольшому электрическому аппарату. По туго наполненным артериям кровь из двух тонкошеих сосудов поступала вверх, в мозг...

Огакар Донал укрепил свечу на маленьком подсвечнике и, чтобы не упасть, вцепился в руку своего друга.

Это была голова Акселя, с красными губами и здоровым, розовым румянцем на лице. Широко раскрытые глаза с каким-то жутким выражением неподвижно смотрели на увеличительное стекло, укрепленное на противоположной стене, которая была украшена туркменским и киргизским оружием и коврами... Причудливые узоры восточных орнаментов...

Множество препарированных змей и обезьян в странных, неестественных позах лежало в комнате вперемешку с книгами.

На стоявшем в стороне столике в стеклянной ванне, наполненной синеватой жидкостью, плавал человеческий желудок.

Гипсовый бюст Фабио Марини серьезно взирал с постамента. Друзья утратили дар речи; как под гипнозом, они не могли отвести глаз от сердца этих кошмарных человеческих часов, которое билось как живое.

— Ради Бога — прочь отсюда — я теряю сознание. Будь проклято это персидское чудовище!

Они повернулись к дверям. И тут снова жуткий скрежет — это инфернальный экспонат скрипел зубами!

Потом сверкнули две синие искры и увеличительное стекло отразило их в мертвые зрачки.

Рот открылся — неуклюже высунулся язык — изогнулся за передние зубы — и захрипело: «Чет-ве-ррр-ть...»

Рот закрылся, и лицо снова застыло, глядя прямо перед собой...

— Кошмар! Мозг функционирует — живет!.. Прочь — прочь отсюда... на воздух! Свеча — захвати свечу, Синклер!

— Ну, открывай же, ради Бога, — почему ты не открываешь?

— Не могу, там — там... смотри!

Вместо ручки в дверь была вделана человеческая кисть; белые пальцы трупа — на безымянном тускло блеснуло знакомое кольцо, — вцепившись в пустоту, коченели в последней судороге.

— Вот, вот, возьми платок! Что ты боишься — ведь это рука нашего Акселя!

Они снова стояли у входа и оторопело смотрели на дверь, которая медленно и как-то задумчиво закрылась на защелку. Укрепленная на ней черная стеклянная табличка гласила:

Доктор

Мохаммед Дараш-Ког

анатом

Пламя свечи беспокойно металось: ветер гулял по широким пролетам лестницы. Покачнувшись, Отакар прислонился к стене и со стоном опустился на колени.

— Смотри! Там... — И он указал на то, что казалось шнуром колокольчика.

Синклер поднес свечу ближе и тут же с криком отпрянул назад; свеча упала и погасла...

Жестяной подсвечник с грохотом катился по ступенькам вниз.

Как безумные, с волосами, вставшими дыбом, мчались они, жадно хватая воздух, по ночной Старой замковой лестнице...

— Персидский сатана... Персидский сатана!

Вон видишь маленькую, почерневшую от времени бронзу между канделябрами? Она-то и есть причина тех загадочных наваждений, которые преследуют меня на протяжении последних лет.

С неумолимой последовательностью звеньев одной цепи сплетены эти сосущие из меня жизнь эксцессы, и когда я, звено за звеном, возвращаюсь в прошлое, то неизбежно прихожу к одной и той же исходной точке — к этой бронзе.