Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Я вспомнил человека на лестнице...

Инстинктивно сунул руку в карман в поисках какого-нибудь оружия и наткнулся на продолговатый предмет, который нашел на столе. Он топорщился, как рыбья чешуя... Это была шишка из розовых человеческих ногтей!

Содрогнувшись от ужаса, я швырнул ее наземь и стиснул зубы: прочь отсюда, прочь, даже если человек на лестнице очнется и накинется на меня!

И вот я уже рядом с ним и готов к схватке, но тут замечаю, что он мертв — желт, как воск.

Из пальцев выкрученных рук вырваны ногти. Небольшие надрезы на груди и висках свидетельствовали, что неизвестный подвергался вскрытию.

Проходя мимо, я задел его. Или мне померещилось? Но он, соскользнув на две ступеньки, внезапно выпрямился, поднял руки, а ладони опустил к макушке.

Та же поза — та же поза! Имитация египетского иероглифа!

Потом — провал, помню только, как погасла лампа, как резким ударом я распахнул входную дверь и как демон каталепсии сжал в своих ледяных пальцах мое трепещущее сердце...

Позже, немного придя в себя, я начал что-то понимать — локти человека были привязаны к потолку веревками, которых, когда он сидел, не было видно, но стоило ему соскользнуть вниз, и его тело, повиснув, выпрямилось... а потом — потом меня кто-то тряс: «Пройдемте к господину комиссару...»

Я вошел в плохо освещенную комнату,- у стены — курительные трубки, на вешалке — служебный китель. Полицейское управление. Какой-то шуцман поддерживает меня.

За столом сидит комиссар; глядя куда-то мимо, он бормочет:

— Вы записали его анкетные данные?

— При нем была визитная карточка, — ответил шуцман.

— Что вы делали в Туншенском переулке — у входной двери, открытой настежь?

Продолжительная пауза.

— Эй! — толкнул меня шуцман.

Я залепетал что-то об убийстве в подвале... Шуцман вышел.

Комиссар, по-прежнему не глядя на меня, произнес какую-то длинную реплику. Я расслышал только:

— Ну что вы говорите? Какое еще убийство? Доктор Синдерелла — известный египтолог, ученый; создал новые сорта плотоядных растений — непентии, дрозерии или как их там — не

знаю... Сидели бы вы лучше, господин хороший, дома, а не шлялись ночью по чужим подвалам...

За моей спиной открылась дверь, я обернулся... На пороге стоял высокий человек с клювом цапли — египетский Анубис!..

У меня потемнело в глазах. Анубис поклонился комиссару и, подходя к нему, почтительно кивнул мне:

— Честь имею кланяться, доктор Синдерелла... Доктор Синдерелла!

И тут я вспомнил что-то очень важное из моего прошлого и — и тут же снова забыл...

Когда я посмотрел на Анубиса вновь, он уже превратился в писаря — правда, в лице у него осталось что-то птичье... Он вернул мне мою визитную карточку, на которой черным по белому значилось: доктор Синдерелла.

Комиссар вдруг посмотрел прямо на меня и сказал:

— Стало быть, это вы и есть! Доктор Синдерелла собственной персоной... И все же рекомендую по ночам оставаться дома...

Писарь помог мне выйти из комнаты, но, проходя мимо вешалки, я задел служебный мундир.

Он медленно соскользнул и повис на рукавах.

Его тень на выбеленной стене вскинула руки над головой, беспомощно пытаясь повторить позу египетской статуэтки...

Ну вот и все. Это последнее наваждение случилось со мной три недели назад. С тех пор меня разбил частичный паралич: я приволакиваю левую ногу и мое лицо теперь состоит как бы из двух независимых половин...

А того узкогрудого чахоточного дома я так и не нашел, и в комиссариате никто ничего не знает о той ночи.

— Телеграфировать Мельхиору Кройцеру — мысль, конечно, отличная! Но, Синклер, ты действительно думаешь, что он примет наше предложение? Если он успел на первый поезд, — Себалд посмотрел на часы, — то с минуты на минуту должен быть здесь.

Синклер вскочил и вместо ответа торжествующе постучал указательным пальцем по оконному стеклу... Высокий сухощавый человек поспешно поднимался по улице.

— Повседневные события кажутся иногда — на мгновение — какими-то устрашающе незнакомыми, необычными... Синклер, тебе никогда не приходило в голову, что такие мгновения обычно проскальзывают мимо нашего сознания? Как будто внезапно просыпаешься и, прежде чем тут же заснуть вновь, успеваешь между двумя ударами пульса заглянуть в странный, неожиданный мир, наполненный каким-то загадочным смыслом.

Синклер внимательно посмотрел на своего друга:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Этот кабинет восковых фигур... Какое-то тревожное чувство охватило меня, когда я туда вошел... — Себалд вдруг запнулся. — Уж очень я сегодня чувствителен. Вот только что: я заметил Мельхиора еще издали, и чем ближе он подходил, тем выше и выше становилась его фигура, и в этом было что-то мучительное для меня, что-то — как бы это сказать? — антитаинственное... Да, пространство способно поглотить любую вещь, будь то тело или звук, мысль, фантазия или событие. Издали мы видим их крошечными, но постепенно они растут — всё, всё, даже то, что невещественно, чему нет необходимости преодолевать пространство. Но я не нахожу нужных слов. Понимаешь, что я имею в виду? Тот же самый закон, видимо, распространяется и на слова!

Синклер задумчиво кивнул.

— Ну, а некоторые события и мысли подкрадываются к нам тайком, словно «там» есть что-то, напоминающее неровности почвы, за которыми они могут спрятаться. Из своих укрытий они выскакивают всегда внезапно и предстают перед нами страшными, загадочными исполинами...

Открылась дверь, и в кафе вошел доктор Кройцер.

— Мельхиор Кройцер — Кристиан Себалд Оберайт, химик, — представил своих знакомых Синклер.

— Догадываюсь о причинах, побудивших вас телеграфировать мне, — сказал доктор. — Давнее горе госпожи Лукреции?! Меня тоже всего передернуло, когда я наткнулся во вчерашних газетах на имя Мохаммеда Дараша-Кога. Вам уже удалось что-нибудь выяснить? Это тот самый?..

Посреди немощеной рыночной площади возвышался балаган кабинета восковых фигур, из множества маленьких зеркальных осколков, укрепленных на парусиновом фронтоне, слагалась розетка:

Восточный паноптикум

Мохаммеда Дараша-Кога

под управлением мистера Конго-Брауна

На розетке отражался последний розовый отсвет заходящего солнца. Паруса балаганных стен, пестро размалеванные диким воображением ярмарочного зазывалы, тихо колебались и, когда кто-нибудь из работавших внутри облокачивался на них, вздувались как гигантские щеки.

Две деревянные ступеньки вели ко входу, над которым под стеклянным колпаком стояла натуральной величины восковая фигура женщины, одетая в трико с блестками.

Женщина медленно поворачивала свое бледное лицо и обводила мертвым взглядом стеклянных глаз собравшуюся внизу толпу; достигнув крайнего положения, она ненадолго замирала, словно ожидая какого-то тайного приказа от сидящего за кассой темнокожего египтянина, потом резко, так что разлетались длинные черные волосы, в три приема разворачивала голову в противоположном направлении, чтобы ровно через пятнадцать секунд медленно вернуться в исходную позицию и, обреченно глядя перед собой, повторить все сначала...