Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Время от времени руки и ноги фигуры судорожно выворачивались, голова запрокидывалась, и она, прогнувшись назад, касалась лбом пяток.

— Вот откуда эти отвратительные корчи, — сказал вполголоса Синклер и указал на стоявший с другой стороны входа четырехтактный механизм, который работал с каким-то утробным чавкающим звуком.

— Electrissiti, жизнь, да, все живое, да, — монотонно пробубнил египтянин и сунул программку. — Через полчаса начало, да.

— Неужели вы думаете, что этот цветной что-нибудь знает о местопребывании Мохаммеда Дараша-Кога? — спросил Обе-райт.

Но Мельхиор Кройцер не слышал: целиком углубившись в изучение программки, бормотал про себя особенно заинтересовавшие его места:

— «Магнетические близнецы Вайю и Дхананджайя (с пением!)». Это еще что такое? А вчера вы этот номер видели? — спросил он вдруг громко.

Синклер качнул головой:

— Живые исполнители вчера не выступали и...

— Доктор Кройцер, это правда, что вы были лично знакомы

с Томасом Шарноком, мужем Лукреции? — перебил его Себалд Оберайт.

— Разумеется, на протяжении многих лет мы были друзьями.

— И не заметили, что он злоумышляет против ребенка? Доктор Кройцер развел руками:

— Конечно, я видел, как душевная болезнь медленно разъ едала его, но никто не мог предполагать такой внезапной вспышки. Он мучил бедную Лукрецию ужасными сценами ревности и почти не слушал нас, своих друзей, когда мы доказывали ему полную беспочвенность его подозрений. Ничего не поделаешь, идефикс! Когда на свет появился ребенок, мы думали, что теперь их супружеская жизнь пойдет на лад. И уже казалось, что так оно и есть. Однако его недоверие просто ушло вглубь, и однажды мы получили отчаянное послание, в котором сообщалось, что в припадке буйного помешательства он выхватил младенца из колыбели и скрылся.

Розыски ничего не дали. Кто-то как будто видел его вместе с Мохаммедом Дарашем-Когом на какой-то железнодорожной станции... А через несколько лет из Италии пришло извещение, что иностранец по имени Томас Шарнок, которого часто видели с маленьким ребенком и каким-то неизвестным мужчиной восточного типа, найден повешенным. И никаких следов — ни Дараша-Кога, ни ребенка.

Все наши поиски были напрасны! Вот почему я не могу поверить, что этот ярмарочный балаган имеет какое-то отношение к азиату. С другой стороны, снова это странное имя — Конго-Браун! Я не могу избавиться от мысли, что Томас Шарнок в свое время упоминал его. Однако Мохаммед Дараш-Ког — перс знатного происхождения, а его интеллект поистине не имеет себе равных. Каким образом он мог опуститься до кабинета восковых фигур?

— Может быть, Конго-Браун был его слугой и теперь использует имя своего господина? — предположил Синклер.

— Может быть! Проверим и эту версию. Не думаю, что азиат только подстрекал Томаса Шарнока, — уверен: ему принадлежит сама идея похищения ребенка.

Лукрецию он ненавидел беспредельно. Она как-то обронила несколько слов, из которых можно было заключить, что когда-то он не давал ей прохода навязчивыми предложениями руки и сердца, хотя ничего, кроме отвращения, она к нему не испытывала. Однако за этим должна таиться еще какая-то, куда более глубокая тайна, объясняющая страшную месть Дараша-Кога! Но от Лукреции ничего не добьешься, стоит лишь

вскользь упомянуть о тех событиях — и она уже на грани обморока.

Дараш-Ког был вообще злым демоном этой семьи. Томас Шарнок целиком находился под его влиянием и не раз в порыве откровения говорил, что считает перса единственным смертным, посвященным в кошмарные мистерии секретного проада-мова искусства, которое позволяет разъять человека на множество составных частей, способных жить сами по себе. Цель этого мрачного ритуала была ему неизвестна. Разумеется, мы считали Томаса фантазером, а Дараша-Кога злобным шарлатаном, но доказать это нам так и не удалось...

Ну вот, представление, похоже, начинается. Египтянин уже гасит вокруг балагана фонари...

Закончился очередной номер — «Фатима, жемчужина Востока», — и зрители разбрелись кто куда. Одни через смотровые отверстия в красном занавесе смотрели на грубо раскрашенную панораму осады Дельф. Другие молча сгрудились вокруг стеклянного саркофага, в котором, тяжело дыша, лежал умирающий турок, в его обнаженной груди, пробитой осколком пушечного ядра, зияла ужасная рана, обожженные края которой уже посинели.

Когда восковая фигура поднимала свинцового цвета веки, было слышно, как в ящике тихо потрескивает часовая пружина; кое-кто из зрителей, чтобы лучше слышать, прикладывал ухо к стеклянной стенке.

Мотор на входе сбавил обороты, и заиграла механическая пианола.

Обрывочная, запинающаяся мелодия; в ее звучании, звонком и одновременно каком-то приглушенном, было что-то странное, потустороннее, словно доносилась она сквозь толщу воды.

В воздухе повис тяжелый запах воска и копоть масляных ламп...

— «№ 311, Обеауанга — магический череп воду», — прочел Синклер в программке и вместе с Себалдом принялся рассматривать три человеческие головы, выполненные с какой-то кошмарной достоверностью; широко раскрыв глаза и рты, они с отвращением взирали на посетителей со специального стеллажа. — Ты знаешь, они не из воска, они — настоящие! — взволнованно сказал Оберайт и извлек лупу. — Только не пойму, каким образом препарированы. Обрати внимание, срез на шее сплошь покрыт кожей. Или зарос? И никаких следов шва!

Словно они выросли сами по себе, как тыквы, и никогда не сидели на человеческих плечах... Если бы можно было немного приподнять стеклянную крышку...

— Все воск, да, живой воск, да, головы трупов слишком дороги и пахнут — фи...

Приятели вздрогнули, услышав голос египтянина, который незаметно подобрался сзади; лицо его подергивалось, словно он давился бешеным хохотом.

Им стало не по себе, они переглянулись.

— Как бы этот черномазый чего-нибудь не пронюхал, ведь мы только что говорили о Дараше-Коге, — сказал Синклер, когда египтянин отошел. — Доктор Кройцер сейчас там, снаружи, разговаривает с Фатимой. Может быть, ему все же удастся что-нибудь узнать у нее?! В противном случае нам придется пригласить ее вечером на бокал вина...

В это мгновение музыка смолкла, ударил гонг и из-за занавеса раздался пронзительный женский фальцет:

— Вайю и Дхананджайя, магнетические близнецы, восьми лет от роду, величайшее чудо природы. Они сспоют!

Толпа напирала на подмостки, стоявшие в глубине балагана. Подошел доктор Кройцер и, довольный, сжал руку Синклера.

— Перс в Париже, живет под чужим именем, — возбужденно прошептал он, — адрес у меня... Вот он. — И тайком показал приятелям узкую полоску бумаги. — Ближайшим поездом едем в Париж!