Евдокия Нагродская - Невеста Анатоля [Фантастические рассказы]

Ах, как все мне это надоело — все эти ватрушки!

Молодец Иван: все придумал.

Ученый-то был прежде революционером, и остались у него бумаги, которые могли много его друзей погубить… И бумаги у него украла его прежняя любовница и передала сыщику… Она хотела ученому отомстить, что он ее разлюбил и на другой женился… Потом ее совесть стала мучить, и она в этом ему созналась.

Ученый ночью пошел эти бумаги обратно украсть. Сыщик проснулся, и ученый его убил.

Я еще придумала так: возвращается он домой, убивши человека, — а у него ребенок родился.

За сыщика он не очень мучился, но тут арестовали одного человека — по подозрению…

Выдал себя ученый или нет, мы вчера так и не решили, хоть чуть не до свету сидели.

Сегодня Ваня проспал и ему влетело.

— Хорошо тебя выругали, Иван? — спрашиваю.

— Ничего. Меня ругали, а я не слушал, потому что очень я рад, что наконец решил дело… Выдал он себя, выдал, тетенька. Вы мне сегодня расскажите, как он себя выдавал. Интересно, как это у вас выйдет, надо потрогательней, ведь ему жены жалко.

Какую глупость Варвара выдумала!

Подошла ко мне сегодня, обняла и шепчет:

— Душка, ну что ты в нем нашла?

— В ком? — спрашиваю.

— Фи, — говорит, — разве это мужчина?

— Да ты про что, Варя?

— Про Ваню?

— Что «про Ваню»? Какой мужчина? Ничего не понимаю.

— Ах, какая ты скрытная! Я тебе все свои секреты рассказываю, а ты роман завела и мне ни гу-гу.

— Какой роман? Да говори толком.

— Ну-ну, не отпирайся. Только удивляюсь я твоему вкусу. Если уж ты хотела, чтобы все дома было, так Андрон красивее: у него усы темные.

Я смотрю ей в глаза и все понять не могу, о чем это она говорит.

— Ах, Симочка, ну чего ты притворяешься? Разве я не вижу, что ты с Ваней интригу завела.

У меня даже шитье из рук вывалилось. Смотрю на нее во все глаза и ушам своим не верю.

— Да уж не притворяйся, пожалуйста. Не разыгрывай удивления. Ты у него в комнате по ночам сидишь, а Аннушка раз ночью застала, как вы в столовой целовались.

— Что?

Я даже растерялась сначала, а потом злость взяла меня.

— Обалдели вы обе с Аннушкой, что такую глупость выдумали… Как вам не стыдно? Я Ване тетка, и чуть не на двадцать лет его старше.

— А что ж такое? За мной очень много гимназистов ухаживают, — говорит, — и что ты мне очки втираешь, когда Аннушка своими глазами видела.

— Врет.

— А ты скажешь, что не сидела вчера у него в комнате?

— Так что ж, что сидела? Если хочешь знать, мы истории друг другу рассказываем.

Тут она как принялась хохотать. По дивану валяется, охает даже.

Так мне обидно стало, что я со зла заплакала.

Она вскочила, на колени передо мной встала, целует меня и приговаривает:

— Ну, ну, душка — не бойся, я тебя не выдам.

И как я ей ни клялась — не поверила.

Вот скверная баба!

Сама развратница — так о других так же думает. Какая гадость! Тьфу!

Лежала я на кровати и думала: вот я вчера Варвару назвала развратницей, и она мне противна, а иногда в книге описывается женщина, которая вот, как Варвара, любовников меняет, и не противно, и не смешно выходит… Почему это? Значит, можно как-то с другой стороны видеть.

Вот бы придумать так про Варвару, чтобы она вышла и не смешной, и не виноватой.

Что они все, с ума сошли, что ли?

Сегодня зовет меня братец Петр Акимович в кабинет, и, не глядя на меня, говорит:

— Ты брось эти глупости, Сима, и выходи замуж. Курышев со мной говорил. Он человек солидный, вдовеет третий год, дочки его на выданье.

— Про какие вы глупости говорите? — спрашиваю.

— Зачем ты мальчишку с пути сбиваешь?

Я догадалась сразу, о чем речь, и озлилась.

— Вы, Петр Акимович, меня обижать не смеете, как вам только не стыдно Варварины сплетни слушать?

— Видишь, — говорит он, и все на меня не смотрит, — я не говорю, что у вас что-нибудь серьезное, ты так — от скуки глупишь, а мальчишка от рук отбился, все путает, как лунатик ходит.

— Я вам скажу правду: мы с ним истории сочиняем и друг другу рассказываем — только и всего.

— Хорошо, хорошо, Серафима, как знаешь — только ты не срамись.

У меня слезы так и брызнули.

Хотела я сказать что-то, да не могла даже слова вымолвить — повернулась и пошла.

Плакала я до обеда.

Стучалась ко мне кухарка, спрашивала, с чем вареники делать, — я ее прогнала.

Я бы и к обеду не вышла, если бы есть так не захотелось, а после обеда опять ушла и заперлась у себя, и сошла только к чаю.

За чаем Варвара болтала, и все ко мне с разговорами лезла. Сплетница.

После чаю опять ушла к себе, легла, не раздеваясь, на постель, и стала историю придумывать, только уж совсем, как в книжке…

«Ее» зовут, как меня — Серафима, только не Акимовна, а Александровна, и она тоже вдова… только молодая, красивая… Лицо это я видела на одной картине… Она очень мужа любила и после смерти уехала за границу, и живет в таком старинном городе.

Город вот как наяву вижу… Даже не знаю, видела ли где картинку с таким городом, или это мне так вообразилось… И живет она в доме тоже очень старинном, где прежде монастырь был… Окошко у нее узенькое, стрельчатое, а из окна весь город виден… На горе этот дом…

Хозяева, у которых она комнату сняла, — люди бедные… сторож в этом доме… Пусть даже это не дом, а развалины, и сторож себе квартирку в этих развалинах устроил… Она случайно пошла монастырь осматривать, вот и наняла…

Сад большой… под горку… В саду кладбище от монастыря осталось…

И на это кладбище ходит она грустить…

Не то, чтобы она очень грустила, а так странно сердце сжимается, как осенью в саду и грустно, и тихо, и сладко… И небо такое бледно-голубое… Листья желтые… И кругом могилки… Вот и у ней так. Будто ей ничего не хочется и она даже рада, что от всех ушла…

Нет, она не вдова.

Муж у нее жив, только ее бросил…

Стала я это кладбище так ясно себе представлять, — слышу: дверь кто-то дергает.

— Кто там?

— Я, тетенька.

Я вскочила, открыла дверь и говорю:

— Уходи, уходи, Ваня — опять сплетни выйдут. Слышал?

— Слышал… Да вы плюньте на это, не обращайте внимания… Не могу я, тетенька. Я такое сочинил, что сам удивился… Что же так никогда уж ничего и не рассказывать, — значит, так все и пропадет…

Голос у него дрогнул, на глазах слезы.

А я чувствую, что надо мне рассказать про Серафиму эту печальную, и про могилки. И сердце сжимается, и чувствую, что не могу не рассказать…

— Иди, — говорю, — и вправду, наплевать на их сплетни.

Слава Богу, Варвара уехала. Свободнее, никто не подслушивает.

Не можем мы с этим монастырем и кладбищем расстаться.

— Ваня, — говорю, — что же долго ничего не случается?

— Ах, ничего, тетенька, очень уж хорошо… Грустно, грустно и пусть она еще поживет так… Вон на могилках еще последние белые цветочки… с такими пушистенькими головками растут… Ей жалко этих цветочков, потому что себя жалко…