Каролина Светлая - Дом «У пяти колокольчиков»

Мог ли господин высший военный и гражданский комиссар фон Наттерер — человек, свято убежденный в силе своего служебного и семейного авторитета, в высшей степени уверенный в своем умении управлять во всех подвластных ему сферах, гордый своим, как он считал, всепроникающим умом и твердым характером, — мог ли он даже предположить, что именно в его доме выпестованы самые опасные деятели современного просветительства, более того — что он сам помог им стать тем, чем они стали? Это он послужил для своих сыновей примером тирана; живя здесь, под одной крышей с ним, они познали все то, что губит счастье семей и целых народов; это он, помимо своей воли, научил их ненавидеть рабство, произвол и любить свободу. Угнетая их мать, лишая их детства, даже и в юношеском возрасте третируя их словно проказливых малолетков, обращаясь со слугами как с деревянными куклами, своим отношением к семье и подчиненным он только разжигал в сыновьях страстное желание сокрушить всякое самовластье, чтобы, определяя свою свободу, каждый человек и весь народ в целом руководствовались собственным пониманием жизни, собственными убеждениями, чувствами. Именно здесь, в его доме, посетила их головы мысль о революции — мысль, развитию и углублению которой он способствовал каждым своим поступком. Ему даже не могло прийти на ум, что запрещенные сочинения, за которыми он охотился, обыскивая конторки молодых чиновников, и названия коих заучивал по долгу службы наизусть, он куда скорее нашел бы все до единого в письменных столах собственных сыновей и что в спальне его жены горит ночью свет не только потому, что у нее приступ сердечной боли, представлявшей существенную угрозу для ее жизни со дня казни главарей крестьянского восстания, но еще и оттого, что в эти ночные часы она зачитывается теми же самыми сочинениями, видя в них лучшее лекарство. А что бы он сказал, доведись ему узнать, что те прокламации, которые то и дело появляются в городе, вызывая в одних кругах негодование, а в других — сочувствие, написаны его старшим сыном, узнававшим секретные государственные сведения в отцовском доме за накрытым столом, когда вино развязывает языки гостям, а ведь эти сведения делали прокламации сильным орудием, придавая им весомость и злободневность. И набирает эти листки его сын собственноручно, вместе с надежными друзьями, в тайной типографии, устроенной ими в подвалах летнего павильона неподалеку от храма святой Екатерины. Наняли они этот павильон будто бы из-за прекрасного сада, для устройства маленьких праздников — летом на зеленых лужайках под деревьями, а зимой на катке при свете факелов; быть приглашенной на эти увеселения считалось большой честью для каждой пражской красавицы. Но в то время как избранное общество от души веселилось, в подвалах кипела напряженная работа, а звуки музыки заглушали подозрительный стук, издаваемый печатным станком. Как тут заметишь, что время от времени то один, то другой молодой человек покидает общество, оставляя своей даме вместо себя какого-нибудь не менее интересного собеседника, чтобы его отсутствие не так бросалось в глаза и его не разыскивали. Что сказал бы господин Наттерер, когда бы, не дай бог, встретил Клемента в старой корчме у городских ворот, среди молодых ремесленников и крестьян, услышал бы, как он говорит, что их значение в жизни общества огромно, называет их братьями, пожимает грубые руки, требуя, чтобы они тоже называли его братом! Честное слово, имперский комиссар менее огорчился бы, узнав, что завтра наступит конец света, чем при известии, что сыны действия единогласно избрали Клемента своим командиром, намереваясь приветствовать, армию французских братьев уже на границе и, объединившись с ними, создать новое великое государство, основанное на любви, равенстве, свободе и братстве, к чему так стремятся все благородные сердца и в чем имперский комиссар видит лишь бессмыслицу, а доведись ему дожить до такого, умер бы от скуки и злости, не находя себе достойного поприща. Но еще меньше мог он поверить, что его жена — эта окаменевшая слеза, как называли ее окружающие, которую он изо дня в день видел на кухне, где она с пристальным вниманием следила за приготовлением столь любимого им паштета, и полагал, что она целиком поглощена этим важным занятием, усматривая в нем не только повседневную, но и главную свою жизненную задачу, — что эта хрупкая, застенчивая женщина, всякий раз вздрагивавшая, стоило ему ударить арапником или пнуть ногой свою собаку, бледневшая, когда он таскал за волосы или драл за ухо кого-либо из слуг, не только была в курсе всех политических дел, но еще и внушала своим сыновьям: «Дерзайте, боритесь, обо мне не думайте. Может быть, вам не удастся достичь желаемой цели, но зато вы проложите путь другим — они придут после вас и победят!»

Внезапно госпожа Наттерер вернулась к действительности. С ней заговорила гофмейстерина, высланная в приемную, чтобы развлечь беседой дам, все еще ожидавших аудиенции. Возможно, принцесса решилась на этот шаг потому, что до нее уже каким-то образом дошли отголоски их недовольства. Гофмейстерина подошла к супруге высшего имперского комиссара и с приветливым видом заговорила:

— Вы сегодня опять очень бледны, милейшая госпожа фон Наттерер. По-видимому, и чувствуете себя слабее обычного. Неужели вас все еще не оставили ваши сердечные боли?

Госпожа Наттерер уже готовилась дать ей какой-то уклончивый ответ, но та прибавила, понизив голос и сделав значительное лицо:

— Имея в виду ваше слабое здоровье, я считаю своим долгом подготовить вас к радостной новости, которую вам сегодня объявит наша всемилостивейшая принцесса.

Госпожа Наттерер равнодушно поклонилась гофмейстерине: новости ее совершенно не интересовали.

— Большая, большая милость будет оказана вашей семье…

Госпожа Наттерер еще раз с тем же равнодушием поклонилась, подумав, что, вероятно, ее супруг получил какой-либо новый орден.

— Принцессу глубоко растрогала вчерашняя церемония, — продолжала гофмейстерина тем же вкрадчивым тоном, не обращая внимания на холодное молчание собеседницы. — Она долго беседовала потом со своими августейшими родителями. И сейчас, принимая председательницу Общества пресвятого сердца Иисуса, чтобы выразить свою высочайшую признательность за поднесенный ей святой образ, который тотчас велела повесить в своей опочивальне напротив постели, она спросила, какие меры принимаются, чтобы крепло уважение к церкви? Та отвечала, что речь об этом ведется на всех собраниях, рассказала, что именно они уже предприняли и что еще намерены предпринять. Она выразила надежду, что принцесса не откажет им и согласится просить его величество императора, чтобы он обязал некоторые знатные семьи Праги посвятить одного из сыновей духовной карьере и тем усилить и укрепить влияние духовного сословия на все общество. Конечно, пришлось бы обещать, что при назначении на все важные посты этим молодым людям будет оказано предпочтение перед прочими претендентами. Пани Неповольная тотчас же назвала несколько таких семей, и прежде всего вашу, как нельзя похвальнее отозвавшись о вашем младшем сыне — по ее словам, юноше во всех отношениях образцовом и, как никто другой, заслуживающем этой завидной участи. Вот только она никак не могла припомнить его крестное имя, но ей оказала помощь внучка. Девица эта произнесла его так громко, что принцесса изволила улыбнуться: еще не случалось ей слышать в своих покоях столь громкий голос, и она милостиво отнесла ее оплошность к незнанию придворного этикета. Впрочем, где бы могла внучка Неповольной выучиться манерам? Можно ли ожидать от нее чего-нибудь другого? Но мне она, во всяком случае, оказала добрую услугу: теперь я навсегда запомню, что крестное имя вашего сына, его милости епископа in spe [3] В будущем (лат.) . Здесь и далее примеч. переводчиков. — Ред. — Леокад…