Каролина Светлая - Дом «У пяти колокольчиков»

— Я доктор Клемент Наттерер, — наконец представился он. — Прошу извинить меня за то, что я беспокою вас в такой день, но я выбрал его намеренно, надеясь застать вас дома. Я пришел как посол от Леокада, моего брата.

Улыбка Ксаверы была сияющей, кожа лица прозрачной, лоб гладким, только между бровями легла тень. То, с каким выражением произнес Клемент имя брата, лишний раз убедило ее, что в нем одном заключалась причина, почему Леокад так легко расстался с ней. Чего же теперь он хочет добиться именем брата?

— Вам, разумеется, известно через знакомых, что Леокад поступил в семинарию, надеясь приготовиться там к исполнению своей жизненной задачи. Перед отъездом он обнаружил в своих вещах перчатку, которую был счастлив поднять с пола, когда вы ее уронили. К сожалению, тогда ему не удалось вам ее вернуть, а потом он совершенно забыл о ней из-за случившегося в нашей семье несчастья. Вещица эта слишком дорою стоит, и он не мог без вашего позволения задержать ее на память о том, что имел честь быть знакомым с вами.

Несмотря на холодное, исполненное достоинства спокойствие, к которому Клемент себя принуждал и которое могло обмануть каждого, Ксавера видела, что он пришел к ней как враг. Первый настоящий враг появился у нее среди знакомых молодых людей! Совершенно новое, доселе незнакомое ей чувство пересилило и смущение от неожиданной этой встречи, и уколы самолюбия, задетого тем, что Леокад возвращает ей то, что, как она воображала, он свято хранит.

— Благодарю вас, — сказала она как можно непринужденнее и, желая показать, что она ничуть не обижена, с довольным видом приняла от него хорошенькую шкатулочку, в которой лежала ее перчатка. — Как славно, что она попалась на глаза вашему брату, сама я даже понятия не имела, где и как ее обронила. Я обещала подарить мой тогдашний костюм сестрам-урсулинкам, чтобы их послушницы могли проходить обряд пострижения в достойном для Христовых невест виде; теперь по крайней мере можно будет передать им все полностью, Я хотела купить такие точно перчатки, но тщетно — ведь они из Лиона, и купец не мог из-за нынешних беспорядков выписать мне оттуда другую пару. Но смею ли я вас так долго задерживать болтовней о подобных пустяках? Расскажите же мне о Леокаде, счастлив ли он в своем новом звании? Доволен ли? Я желаю ему этого, потому что имела случай узнать его благородный характер. Он вам, конечно, рассказывал, что в продолжение нескольких лет, как истинный рыцарь, сопровождал меня по вечерам домой из церкви?

Клемент отвечал ей только кивком, опасаясь, что дрожащий от негодования голос немедленно выдал бы его истинные чувства. Перед ним была прирожденная лгунья. Природа, казалось, желала воплотить в ней один из своих благороднейших замыслов, а между тем все было фальшь и обман.

— Впрочем, к чему задавать праздные вопросы, — продолжала Ксавера с той вкрадчивостью, которая все больше и больше возмущала Клемента. — Я уверена, что он будет вполне счастлив. Какое другое сословие может сравниться с духовным по значению, важности и достоинству своей деятельности? Что может быть лучше?

Клемент не мог больше молчать.

— Простите меня за нескромный вопрос, — проговорил он с горечью. — Вы относите духовное сословие к самым достойным и считаете его более всего подходящим для людей с благородными характерами: отчего же вы сами не избрали такую судьбу?

— В духовной среде существует большая разница между положением мужчины и положением женщины, — отвечала она без промедления и с такой убежденностью, словно много размышляла об этом. — В чем выражается деятельность монахинь? Разве они служат мессу, исповедуют, читают проповеди? Нет, в своей ограниченной, стиснутой со всех сторон сфере они не могут ничего другого, как только молиться. А это я могу делать и не за монастырской стеной, но, кроме того, могу еще действовать, не то что несчастная, скованная по рукам и ногам монахиня. Вы, разумеется, не поверите, но я скажу вам чистую правду: будь я мужчиной, избрала бы для себя духовное поприще. Все силы души, все свои способности отдала бы на выполнение моей главной жизненной задачи и делала бы это со священным пылом, вкладывая все силы, какими я только располагаю. Ведь наша земля не кишела бы врагами Христа, если б каждый священнослужитель думал и действовал так, как вела бы себя я на его месте, поэтому позвольте мне утверждать, что судьба, выпавшая на долю Леокада, куда значительнее, благороднее и более достойна зависти, нежели любая другая.

— А теперь позвольте пожалеть вместе с вами, что вы не родились мужчиной и что нельзя повернуть время вспять, — по всему видно, что из вас получился бы превосходный инквизитор.

— А кто это?

— Как? Вы не знаете? — Клемент недоверчиво взглянул на нее.

Она не поняла: его удивляет только то, что ей незнакомо это слово, или он удивляется ее неведению вообще, которое она не раз уже ощущала, когда в обществе заходила речь о чем-либо ином, кроме городских новостей? Часто приходилось ей умолкать, оттого что ей были наполовину, а то и вовсе незнакомы те предметы и те вопросы, о которых все говорили, и как ей было неприятно, когда в разговор вставляла умное словцо какая-либо из девиц, которую она находила незначительной, но на которую теперь обращались все взоры. Умение говорить считалось тогда большим даром, и в обществе все собирались около красноречивых рассказчиков, как теперь собираются около певицы или пианиста. Своим вопросом Клемент коснулся самого больного места, так что даже выдержка оставила ее.

Ксавера густо покраснела, на глазах у нее невольно выступили слезы.

— Вы правы, — прошептала она со свойственной ей прямотой, которую еще не до конца искоренили бабушкины наставления. — Я мало что знаю, но это не моя вина. Мне бы хотелось учиться, однако бабушка и наш духовник постоянно твердят: если девица много знает, ей в голову приходят мысли, способные нарушить мир в ее душе.

Помимо своего желания, Клемент был тронут ее увлажнившимся взором и удивлен, что видит девушку — и как раз ту самую девушку! — которая плачет не из-за отсутствующего у нее наряда, или украшения, или изменившего ей поклонника, и с такой искренностью признается в том, что всякая другая на ее месте тщательно скрывала бы или по крайней мере старалась бы скрыть.

— Вы обижаете меня! — горячо оправдывался Клемент. — Меня удивило, как вы, получившая чисто религиозное воспитание, не знаете, что инквизитором называли председателя духовного суда, который приговаривал за ересь к сожжению на костре.

— К сожжению на костре? — прошептала Ксавера, с ужасом глядя на него, и он видел сквозь прикрывающее ее шею кружево, что по коже у нее пошли мурашки. Нет, сейчас она не играла: тело ее не могло быть настолько послушным, она не могла лгать с таким искренним видом, будто ничего не знает об этих страшных вещах; видно, она и в самом деле не слышала о жестокостях, творимых ради того, чтобы ширилась и утверждалась слава божья на земле.