Каролина Светлая - В горах Ештеда

— Да что же это такое? Твердишь, что на других не похожа, а сама намерена меня дразнить да испытывать.

— Нет, я совсем иного хочу, и ты сам это знаешь. Никого на свете я не люблю крепче тебя и с радостью поцеловала бы, как невеста жениха. Но ты сам только, что произнес, будто нужен мне забавы ради, — видно, так приучили тебя женщины… Ты глубоко обидел меня. Обида эта пройдет, забудется, но… сейчас из-за этого между нами не может быть того, что у милого с милой. Я бы со стыда сгорела, если бы ты обнял меня: все бы думала, что считаешь меня беспутной, а я-то шла к тебе с открытым сердцем.

И Розичка не могла сдержать горьких слез.

— Слушай, девка, если не перестанешь реветь, я тут же повешусь на ближайшем дереве! — вне себя закричал Яхим. — Что ты придираешься к словам, словно не знаешь, что я бесстыжий распутник? Но я сам придумал себе наказание — если бы даже ты простила мне охальные речи и сама захотела видеть меня, я все равно не пришел бы. Я в самом деле не покажусь тебе на глаза, пока не прикажешь, но зато ты обо мне услышишь. В тот день, когда пойдешь со мной к алтарю, тебе уже не придется за меня стыдиться, вот увидишь! Постараюсь быть не хуже любого другого; докажу целому свету, что и Скалак может стать человеком, коли захочет.

И Яхим сдержал слово. Пошел в свою нору, умылся и по возможности — приоделся, а после полудня вышел навстречу священнику, когда тот возвращался с вечерней мессы из костела.

— Я оскорбил вас, преподобный отец, — сказал он учтиво, — но сделал то по неразумию, а никак не по злой воле. Вижу теперь, что вы хотели наставить меня на путь истинный, и если бы вы снова мне поверили, то убедились бы, что ваши слова запали мне глубоко в душу и что теперь я буду совсем иным.

Священник горячо ему пожал руку, он и так упрекал себя, что из-за него Яхим опустился, и хотел бы все повернуть на старый лад, если бы только представилась возможность. Поэтому он был доволен, что Яхим первым сделал шаг к примирению и притом так прямодушно. Он и домой его больше не отпустил, а сразу повел с собой в усадьбу.

То-то было пересудов, когда люди снова увидели Яхима в услужении у пастора. А к тому же оказалось, что он не пьет, не лезет в драки и никому не вредит! Многие, правда, осуждали священника за то, что он приваживает к дому отпетого негодяя, и давали почувствовать Яхиму, что он в усадьбе чужой. Однако парень взял себя в руки, хоть не раз скрипел зубами, обидевшись на преднамеренное оскорбление — а оскорбления сыпались на него со всех сторон, — но вида не показывал. Когда же кулак его сжимался для удара, всплывало в его памяти обещание, данное Розичке, и он гнал от себя мстительные желания, стараясь не думать ни о чем, кроме дела.

Зато хозяин не мог им нахвалиться. Коляска его всегда блестела как зеркало, а к лошадям никто, кроме Яхима, близко и подойти не смел: они в ярости вставали на дыбы. Прежде лучший выезд в округе был у пана управляющего, однако теперь ему пришлось быть поскромнее. Он даже сманивал Яхима к себе, обещая службу получше, чем у него теперешняя, но Яхим поблагодарил и предложения не принял. Священник прослышал об этом и еще горячее стал восхвалять верного кучера, всем прочим на зависть.

Однако тот, кто подумал бы, что Яхиму приходилось как-то себя принуждать жить по-новому и прилагать усилия, чтобы не сбиться с пути — тот допустил бы большую ошибку. У него и в самом деле было доброе сердце, что верно в нем распознала и оценила Розичка. Слезы, которые она пролила над Яхимом, будто смыли с его души всю накипь. Зная, что кому-то он доставляет радость, Яхим и сам на себя нарадоваться не мог и много сил прилагал для того, чтобы не было на нем ни пятнышка.

Раздумывая порой о прошлом, юноша не в силах был постичь, как он мог валяться в грязных норах, терпеть глупые шутки девиц и трактирных завсегдатаев, грубую брань кабатчиков, когда он выпивал больше, чем в состоянии был заплатить? Неужто ему нравилось проводить время с теми пустыми дружками, у которых только и разговору, как один другого надул, провел, отдубасил… Часто ему казалось даже, что все это совсем неправда, что он всегда служил здесь, в усадьбе, а все прочее — только дурной сон. Просто он встретился с Розичкой в роще, она к нему отнеслась с любовью и обещала через год за него выйти — лишь это было прекрасной правдой.

Яхим сдержал слово и в том, что к девушке не приближался. Они виделись лишь по воскресеньям, когда она возвращалась из костела и шла мимо липы, где он стоял вместе с другими парнями, принаряженный и вымытый, как они; тут он улыбался ей, а она — ему, и Яхим знал точно, что и для нее год этот так же долог, как для него.

Поля, куда Яхим уходил работать, лежали большей частью на холмах; когда Яхим пахал или боронил, то все поглядывал вниз, «На луга», где вскоре должен был стать хозяином. Однако при этом никакой спеси в нем не было — он осматривал двор, прикидывая, что там надо починить, подправить.

Отчим Розички ничего в хозяйстве не улучшал и заботился лишь о том, чтобы оно приносило больше дохода. Яхим мысленно тут ставил новый забор, там — новый навес, здесь расширял хлев или сносил ненужный сарай; вон тот лужок превращал в поле, а этот угор снабжал водой вот от этого источника, так что получался новый луг. В саду он вырубал старые деревья и на их месте он видел новые саженцы — словом, он уже знал, как все поведет и как устроит, чтобы каждый видел, какой достался Розичке достойный и разумный муж.

Иногда он видел ее, выходящей из дома; тут он бросал кнут и вожжи и глядел как зачарованный. А Розичка косила траву на лугах, поливала цветы, мочила у ручья полотна, созывала кур и сыпала им зерно. Иногда, устав, она останавливалась и глядела на гору; конечно, в эти минуты она думала о нем. И Яхим заливался румянцем, как будто она могла увидеть его оттуда, и с удвоенным усердием снова принимался за работу. И весь день потом на душе у него было торжественно и радостно, как после исповеди.

Как и всему на свете, долгому этому году пришел конец. Снова наступили весенние праздники, снова цвели луга и сады, словно обсыпанные снегом; снова улыбалось солнце с лазурного неба. Но на этот раз улыбались и глаза Розички, когда она бежала рощицей, где год назад нашла Яхима.

Он уже поджидал ее, и ни одна из молодых елей не показалась ей такой же стройной, как его фигура, когда он вдруг выступил из них и оленем бросился ей навстречу.

Сели они на том самом месте, где в прошлом году произошел между ними решительный для их судьбы разговор. И какая удивительная беседа пошла у них в этот раз! То они плакали, то вдруг начинали смеяться, так что диву дались колокольчики да анютины глазки. Они слыхали, будто люди столь мудры, что простой цветок и представить себе того не может, что по мудрости они уступают разве лишь господу богу, а эти вели себя будто неразумные. Уже дикие голуби, чьи сизые перышки блестели на солнце, как серебро, устали ворковать и миловаться в своем гнезде на ветвях бука; ей-богу, всем уже надоедало глядеть на влюбленных, и целый лес шумел им: «Довольно! Хватит с нас вашей любви!» Да какое дело до леса этим людям!