Каролина Светлая - В горах Ештеда

Взволнованный, Антош вскочил с постели. До самых потаенных уголков души своей он был оскорблен этой мыслью. Сию же минуту покинуть ее дом, порвать последнюю связующую их нить, освободиться от ненавистного ига!

Кто мог запретить ему это, кто? Он готов был восстать против целого света и посмеяться над каждым, кто назвал бы его замысел незаконным, безнравственным, греховным.

Но тут же вновь рухнул на кровать.

Несчастный вспомнил о своих детях, о своих милых, дорогих детях, о старой матери, о покойном отце. И снова погрузился в пропасть отчаяния… К тому времени как он выбрался из этой пропасти, утвердившись в своих намерениях и наметив новую жизненную дорогу, очертания деревьев в саду уже отделялись от ночных теней и осенняя заря заливала горницу кровавым светом.

Когда на следующее утро старостиха встретила Антоша, он смотрел на нее как на совершенно чужого человека. Этого она не ожидала, надеясь, что ее бегство из общей горницы подействует на него совсем иначе. Однако он не обмолвился о случившемся ни единым словом.

Все утро она тщетно ждала, когда же Антош заговорит, но так и не дождалась. На сей раз любопытство победило гордость, и в конце концов она сама обратилась к мужу с каким-то ничего не значащим вопросом. Как он взглянул на нее! Ее словно бы окатили ледяной водой. В глазах Антоша она впервые прочла презрительное равнодушие, и оно задело ее больше, чем задели бы гнев, ненависть или злоба. И еще ей показалось, что за одну ночь Антош постарел на десять лет: на лбу его прорезались морщины, глаза ввалились, щеки посинели, словно у мертвеца. Когда старостиха к нему обратилась, он только поднял на нее глаза, но ничего не сказал. То ли не расслышал вопроса, то ли, погруженный в тяжелые думы, забыл ответить. Повторить вопрос она не осмелилась.

Накануне утром Антош сам предложил ей пойти в костел. Сейчас он молчал, словно бы ему неизвестно было, что сегодня второй день праздника и после службы начнется веселье. Она тоже промолчала и отправилась в костел одна, а из костела, чтобы люди бог весть чего не подумали, — на минутку заглянула в трактир. На расспросы, где они с мужем были вчера, старостиха отвечала, что оба они прихворнули. И верно, выглядела она так, что люди вполне могли ей поверить, если бы не знали правды. А когда Антош не пришел за ней и в трактир, старостиха встревожилась еще больше.

Между тем Антош был у матери. Он исповедовался ей долго, с жаром, впервые за все время, что был женат, раскрыв перед ней свое сердце. Мать выслушала его спокойно, только руки у нее заметно дрожали. Она не выказала волнения, даже когда сын ее заговорил о своих планах на будущее, хотя это было нечто неслыханное, До чего наверняка не додумался бы никто иной, кроме сына «чудачки».

— Не могу ни отговаривать тебя от твоих намерений, ни одобрить их, — сказала она собравшемуся уходить Антошу, — я всего лишь старая, темная женщина, а ты человек молодой, опытный, лучше меня знаешь мир и людей. Поступай, как велит тебе совесть. И да помогут тебе мои молитвы. Сама-то я придерживаюсь правила: что соединил бог, то человек в своем легкомыслии не должен разрушать. Но и в твоих словах немало истины. Поди, жена опомнится, когда увидит, что ты не намерен ей подчиняться. А для детей даже лучше, ежели они не будут каждый день слышать, как вы бранитесь. Ведь они многое уже начинают понимать. Под залог этого дома бери в долг сколько хочешь. Построил его твой отец, и тебе не нужно просить и оправдываться…

Антош заговорил со своей женой, лишь когда вся прислуга после обеда снова отправилась веселиться. В этот день старостиха услыхала от него совсем иные слова, чем накануне.

— Прикажи, чтобы для меня освободили среднюю горенку на галерее. Пусть служанка перенесет туда до вечера все мои вещи.

У старостихи перехватило дыхание.

— Тебе было бы неудобно каждый вечер взбираться наверх. Лучше я сам переселюсь туда.

От неожиданности старостиха утратила дар речи.

— Ты считаешь меня дурным человеком, а с таким человеком нельзя жить вместе. Я не ставлю тебе в вину тою, что ты сторонишься меня. Но и ты не должна сердиться, если я тебя сторонюсь, ибо и я тебя считаю женщиной жестокой и злой. Я бы с радостью навсегда скрылся с глаз твоих и взял бы с собой детей. Дойди дело до суда — их оставят мне, ведь у нас мальчики. Но я не хочу, чтобы люди показывали на них и на их мать пальцем. И решил поступить иначе. Так нам обоим будет лучше и дети меньше пострадают. Постараюсь осуществить свое намерение как можно скорей. Об остальном ты узнаешь позже.

Произнеся эти слова, Антош осторожно отстранил с дороги остолбеневшую старостиху и ушел из дому.

Если бы Антош видел, в каком отчаянии опустилась старостиха на колени, с какой душевной мукой заломила руки, как зарыдала, извиваясь на полу, он, быть может, вернулся бы к ней. Но он хорошо сделал, что не вернулся. Старостиха недолго оставалась бессильно распростертой на полу. Слезы в ее глазах и сердце вскоре высохли. Отчаяние уступило место злобе, боль — ненависти, и от прежней любви осталась одна лишь разрушительная ревность. Старостиха начала ревновать со скуки, своевольно играла этим чувством, чтобы подразнить мужа, и вот теперь ревность отомстила ей, поглотила счастье. Самые противоречивые страсти бушевали в ее груди. Чудо еще, что ее рассудок не помутился окончательно. Но гордыню этой женщины ничто не могло сокрушить. Антош отрекался от нее, словно бы из милости отдавал ей детей в не выставлял ее на посмешище людям, чего она боялась пуще всех смертных грехов. Он щадил ее — будто делал одолжение, а она не смела с презрением отказаться, ей приходилось принимать его благодеяния из страха перед мнением посторонних. Но это лишь сегодня! Она еще заставит его вернуться к ней и раскаяться! Даже если ради этого надо погубить свою душу. Старостиха не могла думать ни о чем, кроме своего грядущего торжества над Антошем, упивалась будущим его унижением и своей местью. Ни проблеска нежности, ни одной мысли о примирении, ни тени печали и сожаления по поводу содеянного не было в ее душе.

Выйдя из дому, Антош направился в трактир, к новому старосте.

— Мне нужно немедля раздобыть для одного из моих подопечных пятьсот гульденов, — сказал он трактирщику. — Жене я не хочу об этом говорить, мы с ней немного повздорили. Вот я и пришел к вам за помощью. Само собой, ручаюсь за возврат долга с процентами. Дайте мне бумагу и чернила, я напишу это черным по белому.

Трактирщик охотно принес из соседней комнаты мешочек с деньгами. Он рад был услужить уважаемому в округе человеку, да еще и родственнику, и даже отказывался от расписки, но Антош настоял на своем: прежде чем он завязал монеты в платок, трактирщик должен был принять от него письменное подтверждение о занятой сумме.