Станислав Токарев - Еще в полях белеет снег...

Когда жена рассказала ему об истории с Туринцевым и о том, какую роль в этой истории сыграла она, Николай Иванович нахмурился, отставил от себя обеденный бокал нарзана и долго молчал, сцепив широкие бледные пальцы, поросшие золотой проволокой и присыпанные веснушками.

— По-моему, чепуху вы затеяли, — сказал он, вздохнув. — Ну, было у меня в дивизии — начхоз с подавальщицей из столовой спутался. Я вызвал, дал ему жару. Чтоб, говорю, завтра женился. Об исполнении доложить. И как жили потом хорошо. Нестеренко, ты ж его помнишь. Между прочим, один мудрец из штаба хотел тоже дело раздуть. Так я ему такого перца прописал…

Анна Семеновна, почувствовав в словах о мудреце из штаба скрытое себе осуждение, вспылила и в первый раз за много лет накричала на мужа. Она сказала, что он не понимает целей и задач советской печати, что долг печати — разоблачать разных замаскировавшихся аморальных типов вроде этого Туринцева и что ей, Анне Семеновне, было бы зазорно скрывать и замазывать то, что мешает развитию нашего физкультурного движения.

И Николай Иванович с удивлением, словно в первый раз увидев, поднял глаза на жену, бог весть где усвоившую эту громкую фразеологию, за которой может стоять и очень многое и, к сожалению, может не быть ровным счетом ничего.

— Задачи-то я понимаю, — сказал он. — Вот методы ваши… Ну гляди, разбирайся сама. Если, конечно, способна.

Он скривился от боли, полоснувшей внезапно желудок (боль эта приходила к нему все чаще), отхлебнул нарзана, ушел в кабинет и лег.

— Анна Семеновна, там спрашивают кого-нибудь из наших, может быть, вы поговорите? — сказала ей машинистка Верочка утром, когда на работе еще никого не было.

В дверях теснилась смущенная стайка девиц.

— Проходите, садитесь, девочки. Что у вас к нам?

Одна из них, в невообразимо взбитой прическе «бабетта», в дешевых серьгах, величина и яркость которых заставила Анну Семеновну жалостливо про себя усмехнуться (красивая ведь девушка, а как свою внешность портит), подсела к столу, остальные сбились в углу на диване.

— Несправедливо поступаете, — заговорила обладательница «бабетты», нервно пощелкивая замком сумочки. — Что вам сделал наш Антон Петрович? За что вы его грязью мажете? Вот мы все из его секции. Мы у него пять лет занимаемся. Вы хоть знаете, какой он человек? Если бы он мне сейчас сказал: «Валька, бросайся под трамвай, тогда мне будет легче», — думаете, я бы не бросилась? И все мы буквально так. Наташка, скажи — нет? А если попалась в секции такая, прости господи… («Валя», — укоризненно донеслось с дивана.) Ладно. В общем мы ее все буквально презираем. Я вам буду говорить честно. Есть у нас одна такая девочка, Эльвира Яковлева, ее, конечно, здесь нет сейчас, но я вам честно скажу. Это хорошая девочка, не какая-нибудь с улицы, это очень замечательная девочка, и она достойна, чтобы Антон Петрович к ней проявлял внимание. И мы ей все завидуем, как подруге, конечно, потому что Антон Петрович необыкновенный человек, и он чистый, буквально как стеклышко. Но клянусь вам всем святым, мамой клянусь, у них, если любовь, то такая возвышенная, как буквально в книжках. А если он ей помогает как гимнастке… Вот вы сами, простите, спортом занимались? Тогда поймете. Мы все здесь гимнастки, мы можем отличить, из кого выйдет настоящий мастер. Так разве жалко, если на такого человека все силы, все внимание и забота, так ведь и должно быть в жизни, разве нет? И вот вы написали. Ну, может быть, не вы лично, кто-то из ваших. А вы с нами поговорили? Вы к нам пришли: «Девочки, так и так, расскажите нам честно»? Мы бы что вам сказали? Мы бы сказали: «Не троньте нашего Антона, это же буквально бог, и если его не будет, я не знаю, что будет».

Девушка хлюпнула носом, достала из сумки скомканный платок, отошла к окну и уткнулась лбом в мгновенно запотевшее стекло.

С дивана поднялась другая, сухощавая, в очках.

— Мы вас просим передать вашему руководству мнение всего коллектива. Мы не считаем правильным выступление журнала. Мы комсомолки, работаем и учимся, и мы отвечаем за свои слова. Мы просим вас исправить ошибку и сделать все, чтобы Антон Петрович Туринцев мог спокойно работать. Если надо, мы это подтвердим в письменном виде. Пошли, девочки.

— Извините, пожалуйста, — смущенно улыбаясь, проговорила девушка с «бабеттой», проходя мимо Анны Семеновны.

Оставшись одна, Анна Семеновна принялась, как обычно, перекладывать свои бумаги, но они валились из рук, смешиваясь в беспорядочную груду. Такими же беспорядочными и растрепанными были и ее мысли. Впервые за все это время Анна Семеновна поняла, почувствовала, что заслоненный листом исписанной бумаги, листом журнала, желтым скоросшивателем, заслоненный шумом города, голубым лоскутом неба в окне, дверью служебной квартиры мужа, таящей за собой привычные уютные заботы, стоит, сидит, ходит, волнуется, любит и страдает тот самый молоденький, толстогубый, с нестриженой шеей, тот, кто, оказывается, для этих девушек — «необыкновенный человек, чистый, как стеклышко». И она, Анна Семеновна Белоног, добрая, никому не желающая зла, кроме разве что жуликов, бандитов и поджигателей войны, сама своей рукой, аккуратной, чистой рукой в свежем сегодняшнем маникюре, она мимоходом, между дел и хлопот, причинила этому, может быть, и правда замечательному, а может быть, просто хорошему, влюбленному человеку большое и, вполне вероятно, непоправимое горе.

Она не знала, что надо делать, но твердо знала, что надо что-то делать.

Хлопнула дверь, пришел Фомин. Анна Семеновна бросилась в его кабинет и, торопясь, сбиваясь, с глазами, повлажневшими во время этой речи, принялась рассказывать ему о визите девушек и о том, что она, Анна Семеновна, думает по данному поводу.

— Надо поправить, Сергей Прокофьевич, я готова все взять на себя, ну, напишем, что это я виновата, ну, хотите, увольте меня…

Фомин засмеялся, мальчишеским жестом откинув прядь со лба.

— А ты, дорогая моя, и поверила? И расстроилась? Так ничего и не поняла? Да он просто их подослал, этот преподобный Туринцев. Я уверен был, что так случится. Жаль, тебя не предупредил, не учел твоей слабой нервной системы. Ну ладно, успокойся. Вот смотри, какую писульку нам их совет прислал. «Полностью не соответствует действительности». Брехня, конечно, ты же видишь, девицы-то сами признают, какую он ей там гимнастику стругает. Сейчас пойди погуляй, выпей кофейку, а потом садись и напиши «По следам наших выступлений». Хотя нет, это надо покрепче написать, это я сам.

Вконец растерянная и убитая, Анна Семеновна вышла на гулкую и жаркую улицу.

Появление в журнале «Гимнастика» резкой заметки, в которой Антон Туринцев вновь, с добавлением иных фактов, обвинялся в аморальном поведении, а совету клуба и его председателю И. М. Колюшеву бросался упрек в лжи и замазывании, в какой-то степени поставило в тупик городскую гимнастическую секцию. Руководители секции давно и хорошо знали Колюшева, верили в его административный опыт и поначалу даже мысли не допускали, что он может в чем-то дать промашку.