Уильям Коллинз - Две судьбы

Через некоторое время она подняла голову и посмотрела на меня изумленными глазами, очень похожими на глаза ее ребенка. Слабый, нежный румянец начал появляться на ее лице, она заговорила со мной первый раз шепотом, который я едва мог расслышать, сидя возле нее:

— Как вы нашли меня? Кто показал вам дорогу сюда?

Она замолчала, мучительно вспоминая что-то, медленно приходившее ей на память. Румянец ее стал ярче, она вспомнила и взглянула на меня с робким любопытством.

— Что привело вас сюда? — спросила она. — Не сон ли мой?

— Подождите, моя дорогая, пока соберетесь с силами. Я расскажу вам все.

Я тихо приподнял ее на руках и положил на жалкую постель. Девочка пошла за нами, влезла на постель без моей помощи и прижалась к матери. Я послал мальчика сказать хозяйке, что я должен остаться с больной на всю ночь, наблюдать за ее выздоровлением. Он побежал, весело бренча деньгами в кармане. Мы остались втроем.

По мере того, как ночные часы бежали один за другим, она погружалась иногда в беспокойный сон, просыпалась, вздрагивая, и дико смотрела на меня, как на незнакомого. К утру пища, которую я все это время осторожно давал ей, произвела перемену к лучшему в частоте ударов ее пульса и вызвала у нее более спокойный сон.

Когда взошло солнце, она спала так спокойно, как девочка возле нее. Я мог оставить ее, с тем чтобы вернуться попозже, под надзором хозяйки дома. Волшебная сила денег превратила эту сварливую и страшную женщину в послушную и внимательную сиделку — до такой степени желавшую исполнять в точности все мои поручения, что она попросила мена даже написать их.

Я еще постоял минуту у постели спящей женщины и удостоверился в сотый раз, что жизнь ее спасена. Какое счастье чувствовать к этом уверенность, слегка дотрагиваться до ее посвежевшего лба своими губами, смотреть и смотреть на бледное, изнуренное лицо, всегда дорогое, всегда прекрасное для моих глаз, как бы оно ни изменилось. Я тихо затворил дверь и вышел на свежий воздух ясного утра опять счастливым человеком. Так тесно связаны радости и горести человеческой жизни! Так близко в нашем сердце, как на наших небесах, самое яркое солнце к самой мрачной туче!

Я доехал до моего дома как раз вовремя, чтобы соснуть часа три, прежде чем нанес свой обычный утренний визит в комнату матушки. Я заметил на этот раз некоторые особенности в выражении лица и обращении, которых прежде мне не случалось замечать в ней.

Когда глаза наши встретились, она взглянула на меня пристально и вопросительно, как будто ее волновало какое-то сомнение, которое ей не хотелось выразить словами. Когда я, по обыкновению, осведомился о ее здоровье, она удивила меня, ответив так нетерпеливо, как будто сердилась, зачем я упомянул об этом.

С минуту я готов был думать, что эти перемены означают, что она узнала о моем отсутствии из дома ночью и подозревает настоящую причину этого отсутствия. Но она не упомянула даже издалека о мистрис Ван-Брандт и с ее губ не сорвалось ни слова, которое показало бы, прямо или косвенно, что я огорчил или разочаровал ее. Я мог только заключить, что она хочет сказать что-нибудь важное о себе или обо мне и что по некоторым причинам, одной ей известным, она неохотно умалчивает на этот раз.

Обратившись к нашим обыкновенным темам разговора, мы заговорили о событии (всегда интересном для моей матери), о моей поездке на Шетлендские острова. Заговорив об этом, мы, естественно, заговорили также о мисс Денрос. Тут опять, когда я менее всего ожидал этого, для меня готовился сюрприз.

— Ты говорил намедни, — сказала матушка, — о зеленом флаге, который дочь бедного Дермоди сшила для тебя, когда вы были детьми. Неужели ты сохранял его все это время?

— Да.

— Где ты его оставил? В Шотландии?

— Я привез его с собой в Лондон.

— Зачем?

— Я обещал мисс Денрос всегда возить с собой зеленый флаг, куда ни поехал бы.

Матушка улыбнулась.

— Возможно ли, Джордж, что ты думаешь об этом, как думает молодая девушка на Шетлендских островах? По прошествии стольких лет, неужели ты веришь, что зеленый флаг сведет тебя с Мери Дермоди?

— Конечно, нет! Я только исполняю фантазию бедной мисс Денрос. Могу ли я отказать в ее ничтожной просьбе после всего, чем я обязан ее доброте?

Матушка перестала улыбаться. Она внимательно посмотрела на меня.

— Кажется, мисс Денрос произвела на тебя очень благоприятное впечатление, — сказала она.

— Я сознаюсь. Я очень интересуюсь ей.

— Не будь она неизлечимо больной, Джордж, я тоже заинтересовалась бы, может быть, мисс Денрос, как моей невесткой.

— Бесполезно рассуждать о том, что могло бы случиться, матушка. Достаточно грустной действительности.

Матушка помолчала немного, прежде чем задала мне следующий вопрос:

— Мисс Денрос никогда не поднимала вуали в твоем присутствии, когда в комнате было светло?

— Никогда.

— И никогда она не позволяла тебе взглянуть мельком на ее лицо?

— Никогда.

— И единственная причина, на которую она ссылалась, была та, что свет причинял ей болезненное ощущение, когда падал на открытое лицо.

— Вы говорите это, матушка, как будто сомневаетесь, правду ли сказала мне мисс Денрос.

— Нет, Джордж. Я только сомневаюсь, всю ли правду сказала она тебе.

— Что вы хотите сказать?

— Не обижайся, дружок, я думаю, что мисс Денрос имела более серьезную причину скрывать лицо, чем та, которую она сообщила тебе.

Я молчал. Подозрение, заключавшееся в этих словах, никогда не приходило мне в голову. Я читал в медицинских книгах о болезненной нервной чувствительности к свету, совершенно такой, какой страдала мисс Денрос, по ее описанию, — и этого было для меня достаточно. Теперь, когда матушка высказала мне свое мнение, впечатление, произведенное на меня, было мучительно в высшей степени. Страшные фантазии о безобразии вселились в мою голову и осквернили все, что было самого чистого и дорогого в моих воспоминаниях о мисс Денрос. Было бесполезно переменять тему разговора — злое влияние сомнений, овладевшее мной, было слишком могущественно для того, чтобы его можно было прогнать разговором. Сославшись на первый представившийся мне предлог, я торопливо вышел из комнаты матушки искать убежища от самого себя там, где только мог надеяться найти его — в присутствии мистрис Ван-Брандт.

Хозяйка сидела на свежем воздухе у своей двери, когда я подъехал к дому. Ее ответ на мои вопросы оправдал самые лучшие мои надежды. Бедная жилица выглядела уже «совсем другой женщиной», а девочка в эту минуту стояла на лестнице, ожидая возвращения «своего нового папы».