Джозеф Киплинг - Избранные произведения в одном томе

Ким сидел на краю коровьих яслей и рассказывал сказки детям сельского кузнеца.

— Она будет только просить о другом сыне для ее дочери. Я забыл ее, — сказал он. — Пусть это вменится ей в заслугу. Пошли сказать, что мы придем.

Они прошли полями одиннадцать миль за два дня и были окружены вниманием, когда достигли цели путешествия. Старая госпожа сохраняла все традиции гостеприимства и принуждала к тому же и своего зятя, который находился вполне под башмаком у своего дамского окружения и покупал покой ценою займов у ростовщика. Годы не ослабили ни ее языка, ни памяти, и из скромно закрытого решеткой верхнего окна в присутствии не менее полудюжины слуг она осыпала Кима комплиментами, которые привели бы в полное смущение европейских слушателей.

— А это ты, бесстыдный мальчишка из парао! — пронзительно кричала она. — Я не забыла тебя. Умойся и ешь. Отец сына моей дочери недавно уехал. Итак, мы, бедные женщины, обречены на молчание и бесполезны.

В доказательство своих слов она неутомимо взывала к своим слугам, пока те не принесли еды и питья, а вечером — когда окутанный медно-коричневым и бирюзовым туманом вечер спустился на поля — она велела вынести свой паланкин на грязный передний двор, освещенный дымящимися факелами, и из-за не слишком закрытых занавесей принялась болтать.

— Если бы Служитель Божий пришел один, я приняла бы его иначе, но с этим плутом нельзя быть достаточно осторожною.

— Магарани, — сказал Ким, выбирая, как всегда, самый важный титул, — разве моя вина, что не кто иной, как сахиб — полицейский сахиб — назвал магарани, лицо которой он увидел…

— Тс! Это было во время паломничества. Когда мы путешествуем… ты знаешь пословицу.

— Назвал магарани «сокрушительницей сердец» и «расточительницей наслаждений».

— Запомнил! Это верно. Он сказал. То было во время расцвета моей красоты. — Она засмеялась отрывистым смехом, словно попугай над куском сахара. — Ну, расскажи мне про твое житье-бытье — насколько это можно слушать без стыда. Сколько девушек и чьи жены висят на твоих ресницах? Вы пришли из Бенареса? Я отправилась бы туда и в нынешнем году, но моя дочь… у нас только два сына. Фай! Вот оно, влияние равнин. В Кулу мужчины — настоящие слоны. Но я хотела бы попросить у твоего Служителя Божия — отойди в сторону, плут — какого-нибудь зелья против страшных колик в желудке, которые бывают у старшего сына моей дочери в то время, как поспевают плоды мангового дерева. Два года тому назад он дал мне хороший заговор.

— О, Служитель Божий! — сказал Ким, вне себя от внутреннего смеха при взгляде на печальное лицо ламы.

— Это правда. Я дал ей средство против ветров.

— Зубов, зубов, зубов! — резко проговорила старуха.

— Исцеляй их, когда они больны, — с наслаждением проговорил Ким, — но ни в каком случае не прибегай к колдовству. Вспомни, что случилось с маратом.

— Это было два дождя тому назад. Она утомила меня своей надоедливостью. — Лама простонал, как, вероятно, стонал раньше его Неправедный Судья. — Случается, — заметь, мой чела, — что даже те, кто хочет следовать по Пути, сбиваются с него пустыми женщинами. Три дня подряд, когда ребенок был болен, она разговаривала со мной.

— А с кем же я должна была говорить? Мать мальчика ничего не знала, а отец — это бывало по ночам, во время холодной погоды — говорил только: «Молитесь богам», — и снова принимался храпеть.

— Я дал ей заговор. Что мог тут поделать старый человек?

— Хорошо удерживаться от действий, хорошо — кроме тех, которые вменяются в заслугу.

— Ах, чела, если ты покинешь меня, я останусь совершенно одиноким.

— Во всяком случае, молочные зубы у него легко прорезались, — сказала старуха. — А все жрецы одинаковы.

Ким строго кашлянул. Он был слишком молод, чтобы одобрять ее легкомыслие.

— Надоедать мудрецам не вовремя — значит навлечь.

— Там, над конюшнями, есть какой-то болтун, — отпарировала старуха с хорошо знакомым щелчком украшенного драгоценностями указательного пальца. — Он в совершенстве усвоил тон семейного жреца. Может быть, я забываю о почестях, которые должна оказывать моим гостям, но если бы вы видели, как он колотит кулаками по своему животу, который похож на не вполне выросшую тыкву, и кричит: «Вот где боль!» — вы простили бы меня. Я почти решаюсь взять лекарство хакима. [19] Врач-шарлатан. Он дешево продает его, и, действительно, от него он стал жирен, как бык самого Шивы. Он не отказывает в лекарстве, но я волновалась за ребенка, потому что находится-то оно в каких-то подозрительных бутылках.

Во время этого монолога лама исчез во тьме в направлении приготовленной ему комнаты.

— Ты, вероятно, рассердила его, — сказал Ким.

— Нет, он не рассердится. Он устал, а я его забыла, потому что я бабушка. (Только бабушка может следить за ребенком. Матери годятся только для того, чтобы рожать детей.) Завтра, когда он увидит как вырос сын моей дочери, он напишет заговор. Потом он может также судить о снадобьях нового хакима.

— Кто этот хаким, магарани?

— Путешественник, как ты, но скромный бенгалец из Дакка — знаток медицины. Он избавил меня от нездоровья после того, как я поела мяса, маленькой пилюлей, которая подействовала, как дьявол, сорвавшийся с цепи. Он путешествует, продавая очень ценные препараты. У него есть даже бумага, отпечатанные по-ангрецки (английски), в которых говорится о том, что он сделал для людей, страдающих болью в спине, и для слабых женщин. Он здесь четыре дня, но, услышав о вашем приходе (хакимы и жрецы всего мира — змеи и тигры), он, как мне кажется, спрятался куда-то.

Когда она остановилась, чтобы вздохнуть после залпа слов, старый слуга, сидевший на границе светлого круга, отбрасываемого огнями факелов, пробормотал: «Этот дом — словно загон для скота для всех шарлатанов и жрецов. Не давайте ребенку есть плоды манго… Но разве можно доказать что-нибудь бабушке?» — Он почтительно возвысил голос: «Сахиба, хаким спит после еды. Он в помещении за голубятней».

Ким ощетинился, как такса. Вывести на свежую воду и переговорить бенгальца, учившегося в Калькутте, красноречивого даккского торговца снадобьями, было бы хорошим делом. Не следует, чтобы ламу, а следовательно его, оставляли в тени ради такого человека. Ему были знакомы эти объявления на английском языке, помещавшиеся на последних страницах туземных газет. Ученики школы св. Ксаверия иногда тихонько приносили их, чтобы посмеяться между собой. Язык признательного пациента, рассказывающего о симптомах своей болезни, чрезвычайно прост и откровенен. Урия, ничего не имевший против того, чтобы напустить одного паразита на другого, проскользнул к голубятне.

— Да, — сказал Ким со сдержанным презрением. — Вся их торговля заключается в небольшом количестве подкрашенной воды и большом бесстыдстве. Их жертвы — истощенные князья и слишком упитанные бенгальцы. Их барыш — дети, еще не родившиеся.