Ги Мопассан - Избранные произведения в одном томе

— Сударыня, кофей подавать?

Г-жа Леребур ответила нежным голоском:

— Подай его сюда, душечка, мы немного устали, мы плохо спали ночь.

Как только служанка вышла, г-н Леребур опять захохотал, щекоча жену и приговаривая:

— Если б ты видела! Ох, если бы ты только видела!

Но она взяла его за руки и сказала:

— Ну, довольно, успокойся, дружочек: тебе вредно так много смеяться.

И нежно поцеловала его в глаза.

Г-жа Леребур больше не дуется. Иногда, в светлые ночи, супруги торопливым шагом направляются вдоль клумб и деревьев к маленькой оранжерее в конце сада. И, стоя рядышком, прильнув к стеклам, они наблюдают нечто необыкновенное и крайне привлекательное.

Селесте прибавили жалованья.

Г-н Леребур похудел.

Война кончилась [345] Речь идет о франко-прусской войне 1870–1871 годов: перемирие было подписано 28 января 1871 года. ; вся Франция была занята немцами; страна содрогалась, как побежденный борец, прижатый коленом победителя.

Из обезумевшего, изголодавшегося, отчаявшегося Парижа отходили к новым границам и медленно тащились мимо сел и деревень первые поезда. Первые пассажиры смотрели из окон на изрытые равнины и сожженные селения. Возле уцелевших домов немецкие солдаты в черных касках с медным острием покуривали трубки, сидя верхом на стульях. Другие работали или беседовали с хозяевами, словно члены семьи. В городах, встречавшихся по пути, можно было видеть немецкие полки, маршировавшие по площадям, и, несмотря на грохот колес, до слуха временами долетал хриплый голос командира.

Г-н Дюбюи, прослуживший в парижской национальной гвардии в течение всей осады, ехал теперь в Швейцарию к жене и дочери, которых он еще до нашествия неприятеля из предосторожности отправил за границу.

Голод и усталость не отразились на его толстом животе, животе богатого и миролюбивого торговца. Г-н Дюбюи пережил страшные события с унылой покорностью и горьким сетованием на людскую жестокость. Хотя он и честно выполнял свой долг на городских укреплениях и не одну холодную ночь простоял в карауле, все же, направляясь теперь, по окончании войны, к границе, он видел пруссаков впервые.

Со злобой и ужасом смотрел он на этих вооруженных бородатых людей, расположившихся на французской земле, как у себя дома; в его душе загорался какой-то бессильный патриотический пыл, а вместе с ним росло смутное чувство, новый инстинкт осторожности, не покидающий нас с тех пор.

Вместе с ним в купе сидели два англичанина, приехавшие из любопытства и смотревшие на все спокойным наблюдающим взором. Оба они тоже были толстяки; они разговаривали на своем родном языке, изредка заглядывая в путеводитель, который читали вслух, стараясь распознать упоминаемые в нем местности.

Когда поезд остановился в каком-то маленьком городке, в купе вдруг вошел немецкий офицер, громыхнув саблей по подножкам вагона. Он был высок ростом и сильно затянут в мундир. Рыжая борода доходила ему до самых глаз и словно пылала, а длинные усы, более светлого оттенка, разбегались в стороны, разделяя лицо надвое.

Англичане тотчас же принялись его рассматривать, улыбаясь с чувством удовлетворенного любопытства. А г-н Дюбюи сделал вид, что читает газету. Он съежился в уголке, как вор в присутствии жандарма.

Поезд тронулся. Англичане продолжали разговаривать и выискивать места сражений, как вдруг, в тот момент, когда один из них протянул руку, указывая село на горизонте, немецкий офицер проговорил по-французски, вытягивая ноги и откидываясь назад:

— В этот село я упил тфенадцать француз. Я прал польше сто пленник.

Англичане, крайне заинтересованные, поспешно спросили:

— О! Как насифайс это сэл?

Пруссак ответил:

— Фарсбург.

И добавил:

— Я фсял эти шалюн-француз за уши.

И он с горделивой усмешкой взглянул на г-на Дюбюи.

А поезд все катил мимо занятых неприятелем деревушек. Немецкие солдаты попадались на дорогах, на полях, у заборов или возле трактиров, где они мирно беседовали. Земля кишела ими, как саранчой.

Офицер повел рукою:

— Если пы я пил командир, я пы фсял и фсе пы сжег и фсех пы упил! Штоп Франция капут!

Англичане из вежливости ответили кратким:

— Aoh, yes! [346] О, да! (англ.).

Он продолжал:

— Шерес тфатцать лет фся Европ, фся, пудет наш. Пруссия самий сильний.

Встревоженные англичане перестали отвечать. Их лица, окаймленные длинными баками, сделались бесстрастными и точно восковыми. Тут прусский офицер захохотал и, по-прежнему развалясь, начал издеваться. Он глумился над разгромленной Францией, оскорблял поверженного врага, глумился над побежденной недавно Австрией, глумился над ожесточенным, но бессильным сопротивлением отдельных провинций, глумился над новобранцами, над бесполезной артиллерией. Он объявил, что Бисмарк [347] Бисмарк (1815–1898) — прусский фельдмаршал и государственный деятель. собирается построить целый город из металла захваченных пушек. И вдруг он поставил сапог на ногу г-на Дюбюи; тот скосил глаза и покраснел до ушей.

Англичане, казалось, сделались ко всему безразличны; они словно сразу уединились на свой остров, отрешившись от мирской суеты.

Офицер вынул из кармана трубку и, смотря на француза в упор, спросил:

— Есть у фас табак?

— Нет, сударь.

Немец продолжал:

— Я прошу фас лежать купить, когда поезд пудет остановиться.

И опять расхохотался.

— Я вам дам на тшай.

Поезд загудел, замедляя ход, и, миновав обгоревшие станционные здания, остановился.

Немец отворил дверцу и, взяв господина Дюбюи за руку, сказал:

— Исполняет мое порушенье, шифо, шифо!

Станция была занята немецким отрядом. Солдаты стояли вдоль деревянных заборов и смотрели по сторонам. Локомотив засвистел, трогаясь в путь. В этот момент г-н Дюбюи стремительно выскочил на перрон и, не обращая внимания на протестующие жесты начальника станции, бросился в соседнее купе.

Он один! У него так билось сердце, что он расстегнул жилетку и, отдуваясь, отер себе лоб.

Вскоре поезд остановился на следующей станции. Вдруг в окошке появился офицер. Он влез в купе, а за ним последовали и оба англичанина: их подстрекало любопытство.

Немец сел против француза и, продолжая хохотать, спросил:

— Ви не хотель исполнить мое порушенье?

Г-н Дюбюи ответил:

— Нет, сударь.

Поезд тронулся.

Офицер сказал:

— Тогда я опрешу ваш ус и напью им свой трупка.

И он потянулся рукою к лицу соседа.

Англичане, по-прежнему невозмутимые, смотрели, не мигая.

Немец уже взялся за кончик уса и потянул его, но г-н Дюбюи ударом снизу оттолкнул его руку и, схватив немца за ворот, швырнул на лавку. Потом, обезумев от злобы, со взбухшими на висках жилами, с налитыми кровью глазами, он одной рукой вцепился ему в горло, а другой стал исступленно бить его кулаком по лицу. Пруссак защищался, пробовал вытащить саблю, пытался обхватить навалившегося на него противника. Но г-н Дюбюи давил его своим грузным животом и бил, бил без устали, без передышки, сам не зная, куда сыплются удары. Потекла кровь; немец хрипел, задыхался, выплевывал зубы и тщетно старался отбросить разъяренного толстяка, который яростно колотил его.