Мариано Асуэла - Те, кто внизу

– А я тебе говорю, это не скотина. Слышишь, как Голубь заливается? Наверно, кто-нибудь едет.

Женщина пристально всматривалась во мрак, окутавший горы.

– А вдруг федералисты [2]? – отозвался мужчина, который сидел на корточках в углу комнаты и ел прямо из кастрюли, держа ее в правой руке, а в левой – три свернутые в трубку лепешки.

Женщина промолчала: она напряженно старалась понять, что происходит за стенами хижины.

На каменистой дороге послышался цокот копыт, и Голубь залаял пуще прежнего.

– Кого бы там ни принесло, а ты спрячься, Деметрио.

Мужчина спокойно доел, придвинул к себе кувшин с водой, поднял его и сделал несколько жадных глотков. Потом встал.

– Ружье под циновкой, – чуть слышно сказала женщина.

Хижину освещала масляная коптилка. В углу лежали ярмо, плуг, тростниковая корзина и прочее крестьянское имущество. К потолку на веревках была подвешена старая деревянная форма для выделки кирпичей, теперь служившая люлькой, где спал ребенок, укутанный в кусок грубой ткани и вылинявшее тряпье. Деметрио надел на пояс подсумок и взял ружье. Это был высокий крепкий безбородый и краснолицый мужчина в грубых домотканых штанах и рубахе, в гуараче [3]и широкополом сомбреро из листьев сойяте [4].

Он неторопливо вышел из дома и исчез в непроглядной ночной мгле.

Разъяренный Голубь перемахнул через ограду корраля. Раздался выстрел, пес негромко взвизгнул и затих.

К дому с руганью и проклятьями подъехали всадники. Двое спешились, один остался сторожить лошадей.

– Эй, хозяйки, живо чего-нибудь поужинать… Яйца, молоко, фасоль – все, что есть. Мы подыхаем с голоду.

– Проклятая сьерра! Тут сам черт заблудится!

– Особенно если напьется так, как ты, сержант.

Один был в погонах, у другого на рукавах алели нашивки.

– Куда это нас занесло, старина, черт бы все побрал? Неужто в доме ни души?

– А почему свет горит? А мальчонка откуда взялся? Эй, хозяйка, давай ужинать, да побыстрее! Сама выйдешь или тебя силком тащить?

– Зачем вы, злодеи, собаку убили? Что вам худого мой бедный Голубь сделал?

Женщина вошла в хижину, волоча за собой обмякшее тело здоровенного белого пса. Глаза у него уже остекленели.

– Да ты погляди, сержант, какие у ней щечки!… Не кипятись, душа моя. Клянусь, у тебя не один голубь, а целая голубятня будет, только ради бога

пьяным голосом пропел офицер.

– Сеньора, что это за уютное ранчо?

– Лимон, – сердито ответила женщина, раздувая в очаге угли и подкладывая дрова.

– Так это Лимон? Владение знаменитого Деметрио Масиаса? Слышите, лейтенант? Мы в Лимоне.

– В Лимоне? Недурно, сержант. А впрочем, все едино. Коли суждено угодить в ад, так лучше сейчас… благо лошадка у меня добрая. Нет, ты погляди, что за щечки у этой смуглянки. Прямо яблочки – так бы и укусил!

– Да вы, сеньора, наверняка этого бандита знаете. Я сидел вместе с ним в Эскобедской тюрьме.

– Сержант, принеси-ка бутылку текилы [5]: я решил провести ночь в обществе прелестной смуглянки. Полковник?… Охота тебе о нем в такую минуту вспоминать? Да пошел он…! Будет злиться – мне все едино. Ступай, сержант, скажи капралу, пусть расседлает коней и идет ужинать. Я остаюсь здесь… Эй, курносенькая, брось ты яичницу жарить да лепешки греть – с этим и мой сержант справится. Иди-ка лучше сюда. Видишь этот бумажник с деньгами? Весь твой будет. Мое слово – закон. Соображаешь? Я, конечно, поднабрался и охрип малость… В Гвадалахаре я просадил половину, остальные промотаю по дороге. Ну, и что из этого? Мне так хочется! Сержант, бутылку текилы! Ты что дичишься, курносая? Подсаживайся, хлебни глоток… Как так нет? Испугалась муженька… или еще кого? Если он забился куда-нибудь в щель, скажи, пусть выходит… Мне все едино! Я крыс не боюсь, можешь поверить.

Неожиданно в черном проеме двери выросла белая фигура.

– Деметрио Масиас! – с ужасом вскрикнул сержант и попятился.

Лейтенант вскочил и онемел, застыв, как статуя.

– Убей их! – вырвалось из пересохшего горла женщины.

– Извините, приятель, я не знал… Я уважаю храбрецов.

Деметрио, не отрываясь, глядел на пришельцев, и губы его кривились в дерзкой презрительной усмешке.

– Не только уважаю, но и люблю… Вот вам моя рука – рука друга… Как! Деметрио Масиас отвергает ее? Это все потому, что он не знает меня, видит во мне только мою проклятую собачью должность, а не человека. Что поделаешь, приятель? Я – бедняк, а семья большая, ее надо содержать. Пошли, сержант. Я всегда уважал домашний очаг храбреца, настоящего мужчины.

Едва они исчезли, женщина крепко обняла Деметрио.

– Пресвятая дева Халпская, ну и натерпелась я страху! Решила, что тебя пристрелили.

– Сейчас же переберешься к моему отцу, – приказал Деметрио.

Она пыталась задержать его, умоляла, плакала, по он осторожно отстранил ее и мрачно бросил:

– Чует мое сердце – они опять вернутся, но уже всей сворой.

– Почему ты их не убил?

– Не пришел еще их черед.

Она взяла ребенка на руки. Сразу же за порогом они двинулись в разные стороны.

Светила луна, населяя горы смутными тенями. Под каждой скалой, у каждого дерева Деметрио мерещилась скорбная фигура женщины с младенцем на руках. Несколько. часов кряду он поднимался в гору, а когда оглянулся: со дна ущелья, там, у речки, тянулись к небу длинные языки пламени.

Горел его дом.

Когда Деметрио Масиас начал спускаться в глубокий овраг, все вокруг еще было окутано мраком. Тропинкой ему служила узкая расщелина между изрезанных огромными трещинами скал и крутым, почти отвесным склоном высотою в несколько сот метров, словно обрубленным ударом гигантского топора.

Ловко и быстро спускаясь, он размышлял: «Теперь федералисты наверняка нападут на наш след и бросятся за нами, как свора собак. Счастье еще, что они не знают здешних троп, спусков и подъемов. Народ в Лимоне, Санта-Росе и других ранчо надежный – никогда не продаст. Разве что в Мойяуа найдется проводник – тамошнему касику не терпится увидеть, как я, с высунутым языком, болтаюсь на телеграфном столбе; из-за этого богатея я по горам и мытарюсь».

Уже занималась заря, когда Деметрио спустился на самое дно пропасти, растянулся на камнях и заснул.

Дробясь на множество крошечных каскадов, журчала река, в зарослях кактусов питайо [6]щебетали птицы и, придавая нечто таинственное безлюдью гор, монотонно звенели цикады.

Проснувшись, Деметрио разом вскочил на ноги, перешел вброд реку и стал подниматься по противоположному склону ущелья. Похожий издали на красного муравья, он карабкался вверх, хватаясь руками за выступы скал и ветви кустарника, упираясь ногами в камни на тропе.