Лев Квитко - Лям и Петрик

Кто-то саданул Петрика чемоданом по ноге. Оказалось, это тот самый франтоватый господин, который несколько дней тому назад сидел у жандарма и пожирал початки кукурузы. Петрик сделал сердитое лицо, но господин радушно улыбнулся. Его полное, круглое лицо было очень молодо. Оно выражало невинность и добродушие. В деревенской церквушке Петрик видел точь-в-точь такого херувима, парящего в облаках.

Господин обратился к Петрику тоном избалованной девицы:

— Возьми-ка чемодан! Помоги!

Петрик нехотя взял чемодан.

Господин пригнулся к нему и таинственно шепнул:

— Билет взял?

— Куда?

— Куда-нибудь. — Он лукаво заглянул ему в глаза, коснулся мягкой рукой руки Петрика и привлек его к себе: — Скажи, братишка, умеешь править лошадьми? Подожди меня здесь. Пойду возьму тебе билет. Будешь у меня за кучера.

Петрик посмотрел на него с недоверием, но почувствовал, что человек этот чем-то его подкупает и он поддается ему — вот-вот совсем превратится в размазню. Оказывается, не так уж плохо, если о тебе кто-то заботится, сегодня, завтра, послезавтра. Петрик ощутил во рту приятный вкус, точно отведал редкое лакомство. Кто он, этот добрый человек с отзывчивым сердцем? Он разговаривает с Петриком совсем по-приятельски, как с ровней. Куда он повезет его? Хм… билет? Впрочем, от такого всего можно ожидать. Мягкая широкополая светло-серая шляпа на незнакомце молодцевато сдвинута, и это делает его улыбку открытой, широкой. Все с уважением и любопытством уступают ему дорогу.

Человек вернулся, размахивая билетом, как бы давая издали знать:

— Билет есть! Едем!

Петрик внес чемодан в вагон второго класса и поставил его в одном из купе. Затем они с незнакомцем снова вышли.

— Пойдем, я найду тебе подходящее место. Держи свой билет. — Незнакомец, напевая, шагал впереди.

В потертом вагоне третьего класса оказалось несколько бородатых местечковых лавочников и какие-то молодые люди. Сидел тут и поп, который лакомился на станции калачом со студнем.

Когда незнакомец вошел в вагон, некоторые пассажиры встали и отвесили ему низкий поклон.

— Сиди здесь. Когда нужно будет, позову тебя.

Лавочники собрались кучкой и стали шушукаться.

До Петрика долетали какие-то фразы, но он мало что понимал.

— Кто бы мог ожидать? Ну скажите, кто бы мог ожидать?

— Вот это человек!

— Так-таки никто и не знает, чем он занимается?

— Доносов на него предостаточно. Говорят, однако, никто, даже самое высокое начальство во главе с губернатором, не может его укусить. Он всех водит за нос, этот толстяк.

— Кому-кому, а Гайзоктеру достался лакомый кусочек. Деньги плывут к деньгам. Гайзоктерша уже собирается ехать в Германию лечиться у тамошних профессоров. Кое-что она, конечно, припасла в чулке. Ну а теперь ей и сам Гайзоктер отвалит.

— Не мудрено. Она у Йотеля главный заправила.

— Гайзоктера свалят.

— Ни черта ему не сделается.

— Не будь олухом, слушай, что народ говорит: Йося Либерс подкапывается под него. У Либерса большая компания и уйма денег. Видно, сам Йотель хочет избавиться от Гайзоктера.

— Ух ты! Вот это будет удар!

— А как же? Зря, что ли, Либерс пустил слух, что подарит большой синагоге Тору?!

— Вот начнется заваруха!

— Помяните мое слово, на празднике Торы будет больше разбитых голов, чем целых.

— Ох, и кровь будет литься!

— А Йотель тем временем прокатится в Берлин.

— А как же! Дурак он, что ли!

Петрик подсел поближе. По-еврейски он понимал. Правда, евреи эти говорят как-то неразборчиво, будто языки у них мягкие, тряпичные.

Петрик припомнил, что несколько месяцев тому назад весь город носился с неким Йотелем, который незадолго до того прибыл из Германии. Может, это и есть тот самый франтоватый незнакомец? Куда он его везет? В счастливый край? И Петрик станет кучером в этом счастливом краю? А может, он его собирается прирезать, как свинью? Черт его знает! Не лучше ли плюнуть на все и улизнуть? До Херсона можно и пешком добраться.

Об этом человеке ходили всякие легенды. Говорили о его предприятии по переработке рыбьей чешуи. И еще удивительные вещи болтали о нем: он знает бессчетное количество песен. Еврейские песни о любви и изменах, о несбывшихся надеждах, о воровских малинах он пел так умильно, так сладко, как могут петь только швейки, как поет их иногда Элька. И этих песен у него целая уйма. Только попроси, а он уж затянет. Он и сам может сочинять. Люди восхищались им, но при этом тихонько добавляли: «Скверный, однако, у него язык, болтает непристойности». Поезд остановился. В вагон вошел покровитель Петрика и подал ему сверток:

— На, перекуси!

Соседи Петрика перестали шептаться, и все как один обернулись к нему.

— Куда едешь? — спросил один из лавочников.

Но Петрик не знал, куда он едет, и ничего не ответил. За него ответил другой.

— Что спрашиваешь? Конечно, на плавни. На плавни, да?

— Да, — подтвердил Петрик, растерянно глядя на своих спутников и сжимая всеми десятью пальцами розовый бутерброд, который он все еще не укусил. Ему хотелось услышать еще что-нибудь о своем покровителе. Может, удастся узнать, куда он его везет.

Но лавочники тоже надеялись что-нибудь выудить у Петрика. Они взяли его в оборот и забросали вопросами. Но, убедившись, что бедный паренек не ведает даже, какая мать его родила, отступились от него и разошлись по своим полкам.

Петрик стал осторожно откусывать от своего бутерброда. Какой свежий розовый цвет, какой чудесный аромат у этого тоненького ломтика мяса! Оно совсем не похоже на ту требуху, которую он иногда едал дома, у мамы. Это, очевидно, мясо редкостного животного.

Он подсел поближе к лавочникам, которые принялись жевать крутые яйца, подкрепляя их белым хлебом, при этом они не переставая трещали. Может, Петрик все же узнает, куда его везут и зачем.

Когда поезд снова остановился, Йотель вызвал Петрика из вагона и сам зашагал впереди — широко, размашисто, бодро. По молодому лицу и живости движений можно было подумать, что идет резвый мальчишка в шубе из чистого сала. Вот он сбросит сейчас свою шубу и заскачет.

У выхода из вокзала Йотеля ожидала веселая встреча. А у Петрика сразу потемнело в глазах: никак не ожидал он увидеть Гайзоктера здесь. Выходит, без Гайзоктера нигде не обойдешься. Выходит, что он, Петрик, ехал-ехал, а от дома почти не отъехал.

Его прошиб пот, точно перед большой потасовкой. Он подумал: все идут впереди, громко разговаривают, ничего не услышат; а что, если ему положить чемодан на дорогу, а самому дать тягу? Черт бы их всех побрал!