Лев Квитко - Лям и Петрик

— Здорово, молодец! — Он повернул к Петрику свое приветливое лицо в окладистой бороде. — С фронта?

— С фронта.

— Так. Ну что, много наших братков угробили? А братки все идут и идут. Да?

Выходило так, что у этого чужого, укороченного человека имеются какие-то чрезвычайно справедливые претензии к Петрику, а Петрику нечего ответить, и он вынужден все это проглотить и молчать.

— Найдется нам дело, найдется, миленький! — Полчеловека сверкнул особенным взглядом и смерил Петрика с ног до головы. — Солдатик, а хозяйство у тебя есть?

— Нет.

— Где твой глаз?

— На германском фронте оставил.

— Так…

Укороченный человек опустил голову и упорно заработал колодками. Больше Петрик от него ни слова не услышал, хотя и твердо шагал рядом, чтобы тот знал, что он здесь, сбоку. Безногий быстро-быстро хлопал по пыльной дороге, словно хотел отделаться от Петрика. Он работал усердно руками, плотно прикрыв глаза и стиснув зубы, но Петрику не хотелось от него отставать.

Они оба пришли к Геле-Голде на постоялый двор. Там Петрик увидел Салю. Она держала в руках большие солдатские стеганые штаны и о чем-то спорила с матерью. Петрику она очень обрадовалась:

— Гляди-ка, да ведь ты совсем на черта похож! Где это ты шатался?

— Ты стала красивой, Саля, — тихо сказал Петрик, держа ее за руку. — Округлилась. И волосы выросли.

— А как же! — Она ловко, по-девичьи, поправила локоны и улыбнулась счастливой улыбкой. — И не скажешь, что это парик.

Саля кокетливо поводила плечами и, не дожидаясь ответов, спрашивала и сама отвечала: откуда он явился? Хорошо, что он вернулся! А повязка зачем? Глаза нет? Ну что поделаешь! Другие и вовсе не возвращаются.

— Где Лям? — перебил ее Петрик.

— Кто его знает? Тридцать три человека из нашего местечка убиты. В их числе мы считаем и Ляма.

Петрик опустил голову, а Саля снова заспорила со своей матерью.

Петрик поневоле слушал их спор. Геле-Голде нужны теплые стеганые штаны, так как у нее что-то с животом неладно. Но покупать материал и отдавать шить не дело для нее. И вот Саля сказала ей, что видела где-то подходящие штаны, за которые хозяин просит двенадцать рублей. Теперь Саля принесла их.

— Дочка, — сказала Геля-Голда, — ведь эти штаны лежали у тебя! Ведь они остались после твоей торговли!

— Что ты говоришь? Я только что взяла их для тебя за двенадцать рублей, дай мне бог здоровья!

— Да не ври, девка! Они уже года два лежат у тебя в сундуке. Я ведь узнаю их. Они стоили тебе гроши.

— Скажи, чтоб хоть копейку уступила. Ни за что! Плати! Хозяин ждать не будет. А не хочешь, сейчас же продам их вон тому, — пригрозила Саля, указывая на Петрика.

В этом холодном доме, отгороженном от всего мира толстыми крепостными стенами, было тихо, прохладно, прибрано. Никаких признаков того, что неизбывная беда, которая уничтожила Ляма и еще тридцать двух парней из этого местечка, ходит где-то здесь, поблизости. Сытый покой и украшенная локонами голова Сали убеждали в том, что на земле мир и благоденствие, а Лям и другие убитые — это вовсе не пример и не причина для траура. Мало ли что может случиться на свете!

Саля капризным тоном говорила Петрику:

— Все равно я скоро переберусь в большой город. Интеллигентному человеку здесь, в местечке, душно. Туда переезжает Меер Шпон. В солдаты его уже, конечно, не возьмут. Он и так немало пострадал. Сначала выдернул себе двенадцать зубов, и его отпустили. А когда стали брать и без двенадцати зубов, он вырвал еще шесть. Пока тех, у кого не хватает восемнадцати зубов, не берут. Подумаешь, у него теперь золотая челюсть, вот и все. Тому честь, у кого деньги есть. Дай бог нам с тобой, Петрик, иметь то, что он имеет. Мы с Мееркой Шпоном, наверное, в городе магазин откроем. Будь уверен, я уже скупаю ситец. В России мало ситца. Понимаешь, товар переходит из рук в руки, только успевай прибыль считать.

— Где Элька?

— Честное слово, ко мне заходит вся интеллигенция. А Элька пропадает черт знает где. Как была швейкой, так швейкой и осталась. Да еще на руках у нее ребенок.

— Ребенок?!

— Да, может, ты знаешь, от кого он? Слыхала, будто от татарина. Рассказывали, что ее сослали в Сибирь. Там она заболела туберкулезом, и какой-то татарин увез ее в Крым. Вышла за него замуж и будто тоже стала татаркой. Где ты живешь, Красенко?

— Еще не знаю.

— Можешь пожить у меня на дворе, во флигеле.

— Мне нечем платить.

— Пока живи бесплатно.

— А твоя мать?

— Мы разделились. Вон та часть моя.

Когда он вышел за ворота, ему показалось, что местечко сильно изменилось, только он никак не мог понять, в чем именно. Может, это потому, что он смотрел на все одним глазом, да к тому еще не совсем здоровым. Несколько раз он забирался в полуразрушенную землянку, где они с матерью когда-то жили. Соседний домишко, где жил Лям, тоже того и гляди развалится.

Кажется, не так давно здесь было светло и весело. Они с Лямом рубили хвостики у ящериц и утоляли постоянный голод посадкой турецких рожков, которые вырастают через девяносто лет. А там, в заросшем бурьяном рву, они разводили костер, просто так, от нечего делать.

Весь день Петрик бродил по местечку. Улицы выглядели по-новому, многие магазины, видно, расширились, разрослись. Увидев на крыльце аптеки Аршина, Петрик подошел к нему. Но Аршин смотрел мимо него, куда-то вдаль, на горку и, то и дело выхватывая из кармана золотые часы, с нетерпением и беспокойством курил.

Петрик подошел к нему совсем близко и поздоровался. Тот бросил на него беглый взгляд из-под насупленных бровей:

— Кажется, знакомы? — И золотые зубы небрежно пожевали мундштук папиросы.

Петрику стало сразу как-то не по себе: о чем он станет с ним говорить? Что у них общего? Петрик хотел было уйти, но тут с горы вихрем скатилась бричка и остановилась у аптеки. Это была та самая роскошная бричка, которая попалась Петрику на дороге. Здоровенный верзила, кровь с молоком, крикнул из брички:

— Отличная покупка, Меерка! Чудесная лошадь, черт побери! — Верзила выскочил из брички и, наткнувшись на Петрика, грубо спросил: — Ты как сюда попал?

Петрик обмер: это был Гайзоктер. У Петрика дернулась рука: он хотел было сорвать с головы повязку и ткнуть Гайзоктеру в морду свою рану. Но тут стал собираться народ, все с усмешкой ждали, что будет дальше. Это остановило Петрика. Он напряг все силы, чтобы сдержать гнев, который все нарастал при виде гайзоктерского бесстыдства.

А Гайзоктер, явно издеваясь над ним, сказал:

— Вернулся все же? А порядочные люди там остались. Хоть бы прихватил парочку «Георгиев». Даже такой дубина, как Дубль-Бланш, и то заработал «Георгия»! А этот… поглядите-ка на него!

Все, что у Петрика накипело на душе, вмиг подступило к горлу и вот-вот удушит его. Сейчас он что есть силы ударит по этой сытой, отъевшейся морде, и с души у него словно свалится камень. И это будет для всех самым ясным ответом.