Лев Квитко - Лям и Петрик

— Пойди-ка сюда, солдатик! — вдруг обратился безногий к Петрику. — Сними повязку, пусть все увидят твой вытекший глаз. Пора народу пробудиться от сна, и пускай земля колыхнется под ногами наших врагов… Народ…

Деньги сыпались в мисочку со всех сторон. Петрику это казалось диким и возмущало. Чего хочет безногий? Что скрывается за его речами? Он и влечет к себе и отталкивает. Если б Петрик так владел языком, как безногий, он говорил бы совсем о другом. Ему есть что сказать, да язык не повинуется. Безногий все-таки противен. Конечно, ноги нужно иметь, но если их нет, то нечего ставить перед собой мисочку и болтать.

На базаре, возле широких деревянных ступенек пивной, занимающей несколько комнат, бабы торгуют холодцом и белесыми витыми калачами. Здесь же, прислонившись к заборам, проводят свой день возвратившиеся с войны инвалиды. Они растерянно поглядывают на шумный базар, мало разговаривают между собой, но держатся всегда вместе. С бессильной завистью и болью смотрят они на веселый гомон вокруг. Нет, невозможно сбросить с себя, как одежду, раны, язвы войны, избавиться от непередаваемого нагромождения страхов, которые поселились в их молодых душах и изничтожили все живое. Даже от многострадальных, видавших виды шинелек не так легко отделаться.

Когда явился безногий, многие инвалиды покинули крыльцо пивной и стали пробиваться к нему поближе. Они слушали молча, не качали в знак согласия головами, как пожилые мужики, которые, послушав его, собирались потом кучками и обсуждали все, о чем толковал безногий.

Вскоре сюда приплелся заросший до глаз старик с попугаем, достававшим «счастье»; некоторые инвалиды перебрались к нему и молча наблюдали за тем, как деревенские молодухи отдавали пятаки и гривенники и получали взамен свое счастье и судьбу.

Петрик тоже подошел было к людям, обступившим попугая, но толпа вдруг брызнула во все стороны: в нее с ходу врезался барский выезд — четверка лошадей, запряженная цугом в черную лакированную карету, в нее можно было смотреться, точно в зеркало. В карете восседали: сам господин Лукьянов и две его молоденькие дочки, тепло одетые, но воздушные и нежданно светлые. Тут было чему подивиться!

Весь базар разом обернулся в сторону кареты, а затем расступился перед горячими рысаками, которые горделиво, с высоко поднятыми головами прокладывали себе дорогу в толпе.

Можно было поклясться, что это та самая упряжка, которая в давние времена здесь же, в местечке, понесла, сбросила кучера и бешено помчалась по улицам. Люди тогда в панике хватали детей, уносили их в дом и, запершись, из-за закрытых окон следили за дикой скачкой обезумевших коней.

Карета подкатила к аптеке. С подножки медленно, неуклюже спустился пан Лукьянов, точно спустился бочонок, наполненный доверху драгоценной влагой. Дочери тоже вошли в аптеку.

Петрик пробился сквозь толпу мужиков и инвалидов, окруживших панский выезд. Заколотилось сердце: сорвать повязку с глаза, показаться Лукьянову, и пускай он его узнает! Петрик может немало рассказать пану о фронте, о войне — весь базар заслушается. Ноги сами собой привели его в аптеку, где гости весело болтали с хозяином о сюрпризах к празднику, о делах на фронте.

Как только гости вошли, провизор, Переле и другая помощница бросили всех покупателей и занялись лукьяновскими дочками, которые беспрестанно требовали показать им то одно, то другое; и перед ними вырастали баночки, коробочки, сверкающие граненые флакончики, изукрашенные пестрыми бантиками. Пришедшие до них покупатели почтительно уступали место и даже сами заинтересовались богатыми барскими покупками.

Внезапно между богатым помещиком и провизором вырос Петрик. Лютая ненависть переполнила его, ударила в сердце, в голову, в ноги, затуманила взор, воспламенила лицо; вытекший глаз под повязкой стало жечь, как огнем. Он сдернул повязку с головы и приблизил лицо вплотную к налитой жиром, взбешенной физиономии барина. Однако вымолвить что-либо он был не в силах. Сердце у него зашлось и отняло речь.

Чьи-то руки в тот же миг схватили его сзади и в два счета выставили из аптеки. Дверь захлопнулась, и Петрик, униженный, отхлестанный, увидел себя на крылечке с повязкой в руке.

Он побрел по задним рядам базара, беспрестанно ругая себя за свою беспомощность, немоту. Ему бы собрать инвалидов, потолковать с ними, обратиться с речью к народу, толпившемуся на базарной площади, всколыхнуть его. Но как это сделать?

Базар начал разъезжаться. В это время со стороны моста подкатили три подводы с отпущенными на побывку солдатами. Внизу, на окраине, там, где обитают плотники, кузнецы, тотчас поднялась суматоха. Попозже всполошились и улицы на горе. Город бежал навстречу подводам. Люди кидались на шею раненым; слышались плач, радостные выкрики и расспросы, расспросы без конца. Петрик тоже подошел к подводам и увидел Ару Пустыльника; он похудел, отощал, на вытянувшемся лице торчали одни глаза. Жена и мать припали к нему и ни за что не отпускали. Он увидел Петрика и кивнул ему головой. Радость дрожью пробежала по телу и подтолкнула Петрика поближе.

Гайзоктер прибыл в местечко на несколько дней. Как рассказывает Саля, Гайзоктер в разговоре упомянул какого-то парня, который считался убитым и которого он, оказывается, видел в Киеве. Ара сразу же понесся к Гайзоктеру выяснить, о ком идет речь. И вот уже Петрик нетерпеливо мчится навстречу Аре.

— Ну?

— Гайзоктер клянется, что самолично с ним разговаривал. Лям служит в Киеве, в понтонном батальоне. Гайзоктер даже передал мне свой разговор с Лямом. «Как дела?» — спросил Лям, а Гайзоктер в ответ: «Дела идут. Бьем немцев». Я передал ему записку для Ляма, он обещал еще раз встретиться с ним.

Жена Ары и его мать, наверное, радовались, когда Петрик приходил к ним, потому что он действовал на Ару успокаивающе. Домашние не знают, куда деваться от придирок Ары. Он то сидит мрачный, молчаливый, безучастный ко всему, ни с кем слова не вымолвит, то вдруг вспылит, накинется, накричит; терзает и себя и других, хоть из дому беги. И все из-за пустяков! Черт его знает, что они там сделали с ним на войне!

Петрик договорился с Арой, что в ближайший базарный день он встретится с безногим. Если они с ним не договорятся, о чем и как беседовать с мужиками и солдатами, то найдут другой выход.

В глубине души Петрик не очень верил, что с Арой можно будет что-либо сделать. Слишком уж он раздражен. Правда, когда Петрик приходит, Ара ведет себя спокойно, иной раз даже пошутит, приласкает ребенка, на которого в другое время и не глянет. Петрик, который с удовольствием возится с мальчишкой, никак не поймет, отчего Ара так груб со своими, почему ненавидит свой дом. Ведь здесь можно и отдохнуть, и поправиться! Здесь исполняют все его прихоти, ходят перед ним на цыпочках. Жена всегда старается быть веселой, разговорами отвлечь его от всех невзгод.