Ким Ирён - История цветов

В «Обзоре императорских земель» сказано: «Под Небом есть три великие реки. Это — Хуанхэ, Янцзы и Амнокган». А в книге «Записанная беседа двух гор» сказано: «Все реки к северу от Хуайшуй зовутся «Северными ответвлениями». Они впадают в Хуанхэ и не называются «ган» (по-китайски — «цзян») {99} 99 …не называется «ган» (по-китайски — «цзян»). — Северные реки Китая (от Хуайхэ и севернее) имеют родовое название «хэ» (Хуайхэ, Хуанхэ и др.), южные же (включая Янцзы) именуются «цзян». . Только та, что течет на севере Корё, зовется Амнокган».

Это — большая река под небесами. Засушливы, дождливы ли земли, по которым она протекает, я не знал, живя от нее на расстоянии тысячи ли. Теперь-то уж представляю, что это за места, видя такой разлив да бесконечный дождь в горах Пэктусан.

Здесь нет обычных переправ, и теперь при таких ливнях невозможно отыскать берег, куда можно было бы причалить. К тому же в среднем течении реки полно каменистых и песчаных отмелей. Заметить их трудно, и стоит лодочнику хоть немного зазеваться, никаких сил не хватит, чтоб суметь здесь сманеврировать. Вот потому мои спутники — толмачи — наперебой принялись рассказывать о разных случаях и настойчиво советовали подождать, когда спадет вода. Даже градоправитель Ыйчжу послал чиновника задержать нас на несколько дней, но посол настаивал на переправе именно сегодня, поскольку сегодняшний день назначен в официальной бумаге.

Утром я поднялся и выглянул в окно. Все кругом плотно заволокло темными тучами, дождь закрывал горы. Я умылся, причесался и привел в порядок дорожные вещи, потом запечатал письма домой и в другие места, чтобы, выйдя, отдать их на почтовой станции. Похлебав немного жидкой рисовой каши, я побрел на подворье.

Там чиновники уже надели военные мундиры и шляпы. У каждого на голове будто горят новогодние фонарики, словно лунное сияние плывет в облаке. Шляпы украшены павлиньими перьями, на талиях — синие шелковые пояса, а к поясам подвязаны длинные мечи. Держа в руках короткие кнуты, они со смехом глядели друг на друга:

— Ну, как мы, хороши?

Чиновник Но Чхамбон в платье с широкими рукавами-крыльями выглядел так воинственно, что Чон встретил его шуткой:

— Нынче уж мы наверняка одолеем переправу!

— Конечно, переправимся, — отозвался Но, а я поддакнул им обоим:

— Да, да, конечно!

Почти десять дней толчемся мы на этом постоялом дворе и мечтаем с ним расстаться. Готовы хоть на крыльях перелететь. А ливень между тем до краев наполнил реку, и это зрелище наводило тоску, но срок переправы был назначен и надо было спешить. Так что хочешь не хочешь, а придется переправляться. А взглянешь, какой путь предстоит проделать, чувствуешь себя так, будто тебя собираются на пару сварить. Поневоле устремляешься думами к родным местам, а там лишь сумрачные горы, окутанные тучами. Натолкнешься взором на такую преграду — сразу затоскуешь и ощутишь себя несчастным и, как говорится, отправишься на прогулку по всей прошлой жизни, сам же неотступно думаешь: ну хоть бы разок заглянуть в будущее! Вот теперь все они твердят: «Сегодня переплывем через реку!» А ведь исполнения этих слов совсем не ждешь с радостью. Не знаю, что и делать.

Главный переводчик Ким Чинха был стар, он тяжело заболел, и мы, оставив его здесь, уехали. Прощались с ним торжественно, но без чувства сожаления.

После завтрака я один сел на коня и выехал со двора. Конь был гнедой с белым пятном на лбу, ноги тонкие с высокими копытами, а сам небольшой, с изящной головой и прямыми ушами. Поистине — конь, способный проскакать десять тысяч ли!

Впереди конюх Чхандэ вел коня за повод, а мой слуга Чанбок шел сзади. К седлу была привязана пара кошелей. В левом — тушечница, в правом — зеркало, две кисти, тушь и четыре тетради, да еще я положил туда палочку, чтобы отмечать пройденный путь. Багаж я взял с собой нехитрый, так что можно не опасаться строгого осмотра.

Не успел я доехать до городских ворот, как неожиданно хлынул налетевший с востока дождь. Я погнал коня и, спешившись у самых ворот, в одиночестве поднялся на башню и глянул вниз. Там стоял Чхандэ, держа под уздцы коня, а Чанбока я не увидел. Немного погодя он появился, постоял, оглядываясь, возле маленьких ворот у края дороги и, прикрывшись от дождя шляпой, вихрем помчался к башне с маленьким чайником в руках. Тут я понял: эти двое пошарили у себя в карманах и нашли там двадцать шесть монеток. Ведь наши деньги нельзя перевозить через границу, просто выбросить на дорогу жалко, вот они и решили купить выпивку.

— Много у вас там вина? — спросил я.

— Да уж нечем и рот смочить, — ответили они.

— Ах вы негодники! Когда же это вы умудрились все выпить? — отругал я их, но тут же и успокоил: — Ведь в дальней дороге это единственное утешение!

Пришлось мне пить одному. Я взглянул на восток, в сторону Ёнмана и горы Чхольсан, но там все было покрыто плотным слоем облаков. Тогда я налил в чашку вина и, вылив его под один из опорных столбов {100} 100 …вылив его под один из опорных столбов. — Вероятно, это действие относится к обряду жертвоприношения. для крыши, помолился о благополучной переправе. Чашку вылил и под другой столб и помолился за Чанбока и Чхандэ. Я потряс чайник — там оставалось еще на несколько чашек — и велел Чхандэ выплеснуть вино на землю, чтобы совершить моление о благополучии моего коня. После, прислонившись к стене, стал смотреть на восток. Слои облаков неожиданно разошлись, и к западу от города Пэкмасан вдруг наполовину открылась вершина горы, сочного зеленого цвета. Она радует глаз, потому что напоминает мне сопку Пурильсан за нашим домом. Ее видно из моего кабинета, что зовется Ёнам — «Ласточкина скала».

Эти стихи сочинил Лю Хепхун, когда он входил в Шэньян. Я прочел их несколько раз подряд и громко рассмеялся:

— Вот и я собрался перейти границу и все твержу грустные стихи, но где же здесь взять свиток с нарисованной лодкой, флейтой и барабаном?

Некогда Цзин Кэ собрался переправиться через реку, но не решился, а наследный принц, заподозрив, что тот передумал, велел Цинь Уляну переправляться первым. Цзин Кэ разозлился и стал выговаривать наследнику:

— Я задержался, потому что ждал своего друга, хотел переправиться вместе с ним.

Мне кажется, что Цзин Кэ тогда просто-напросто соврал. Конечно, наследник не доверял ему, он ведь его хорошо не знал. А человек, которого якобы ожидал Цзин Кэ, вряд ли был реальным лицом. Если уж этот Цзин Кэ решился войти в могущественное княжество Цинь, имея при себе лишь кинжал, ему вполне хватало одного Цинь Уляна — какого еще друга он мог ждать? Ему лишь оставалось спеть свою знаменитую песню о холодном ветре. Теперь-то мы получаем от нее удовольствие, а тогда ее сочинитель, может быть, на самом деле кого-то ждал и думал: «Мой друг так далеко от меня, что не может прийти!» «Так далеко от меня!» — это очень хорошо сказано. А тот человек, должно быть, для него был самым близким на свете, и ожидание встречи было самым искренним во всей Поднебесной. Этот самый близкий друг ушел однажды и не вернулся к назначенному сроку. Вот уж смеркаться начало, а он все не идет. Наверное, потому что живет в дальних краях — где-нибудь в царстве Чу или в У, а то и в Трех Цзинь? Может быть, день их встречи и был назначен как раз, когда Цзин Кэ должен был отправиться в царство Цинь, и они, взявшись за руки, дали друг другу клятву? Но Цзин Кэ-то ведь неожиданно сказал, будто ждет какого-то друга, о котором знает только он сам. И вот пишущий эти строки хотел бы поговорить о человеке, известном лишь Цзин Кэ. Кто он такой? Никто не знает. Знаем только, что жил он далеко и Цзин Кэ его любил, а потому и тревожился, придет ли. Знаем теперь, что не пришел. Попробую его представить себе, как если бы он и на самом деле существовал под Небом. Роста огромного, с темными густыми бровями и иссиня-черной бородой. Щеки — толстые, лоб — высокий. Почему же он мне кажется именно таким? Да просто я прочел о нем в стихах некоего Хепхуна (звали Хепхуна Тыккон, а его псевдоним — Ёнчже).