Анри Барбюс - Ад

Затем с пафосом добавил:

«Мы его почти имеем. Ты это прекрасно видишь!

— Ах, если бы знали! — вновь повторили они, со своего рода угрызениями совести, которые неведомы. — Все бы завидовали нам; даже самые влюблённые и даже счастливые!»

Потом они снова стали говорить, что Бог их видел…

Эта мрачная группа, которую ваяли во тьме, мечтала, чтобы Бог их бы обнаружил и их коснулся, как озарение, Тогда их сплетённые души существовали бы как более значительные и более возвышенные. Я извлёк нужное слово: «всегда!»

Подавленные, обращённые в ничто, эти существа, которые, о чём я догадывался, ползали под простынями одно по другому как личинки, говорили: всегда! Они изрекали сверхчеловеческое слово, сверхъестественное и необычное слово.

Все сердца одинаковы с момента их создания. Мысль, полная неведомого, ночная кровь, влечение, сравнимое с мраком, издают свой победный клич. Любовники, когда они обнимаются, борются каждый за себя, и говорят: «Я тебя люблю»; они ждут, плачут и страдают, и говорят: «мы счастливы»; они уже оставляют друг друга, утрачивая пыл, и говорят «всегда!» Словно на самом дне, куда они погрузились, они похитили небесный огонь, подобно Прометею.

И я старался к ним подобраться как можно ближе… Мне так хотелось их увидеть в этот момент! Мне хотелось этого так же сильно, как я хотел жить: обнаружить эти движения, этот мятеж, этот рай, эти облики, откуда всё изливалось. Но я не мог дойти до истины. Я едва видел окно, вдали, расплывчатое как млечный путь, в тёмной безмерности комнаты. Я больше не слышал слов, был только шёпот, из которого я не понимал, шла ли речь об их ещё раз достигнутых согласиях, которые налаживались, либо о жалобах, которые вырывались из раны их ртов.

Затем сам шёпот прекратился.

Возможно, постоянно прижатые друг к другу, они стали спать отдельно друг от друга; возможно, они ушли, чтобы обольщаться в другом месте своим сокровищем.

Показавшаяся мне смолкнувшей гроза снова началась и продолжалась.

*

Я долго борюсь с тьмой, но она сильнее меня, она меня погребает. Я валюсь на свою кровать, остаюсь в темноте и тишине. Облокачиваюсь, читаю по складам молитвы; я лепетал: Deprofundis [3] De profundis — письмо-исповедь английского писателя Оскара Уайльда (1854–1900), написанное им в 1897 г. в Редингской тюрьме, куда он попал из-за своей нетрадиционной сексуальной ориентации. Это выражение восходит к 129 псалму: De profundis clamavi ad le Domine («Из глубины воззвах к тебе, Господи»).

De profundis… Почему этот возглас ужасной надежды, этот крик бедствия, мучения и страха поднимается этой ночью из моего нутра к моим губам?…

Это признание созданий. Какими бы ни были слова, произнесённые теми, участь которых я мельком видел, они кричали об этом из глубины себя — и после этих дней и этих вечеров, проведённых мной в подслушивании, я слышу именно это.

Этот призыв из пропасти к свету, это усилие скрытой истины, направленное к истине спрятанной, со всех сторон поднимается, со всех сторон ниспадает, и, из-за навязчивости человеческого рода, я это целиком озвучиваю.

Я же сам не знаю, что такое я есть, куда я иду, что именно я делаю, но я тоже взывал из глубины моей бездны к хотя бы малому количеству света.

Соседняя комната находится в слегка влажном утреннем беспорядке. Та самая Любимая оказывается здесь со своим мужем. Они возвращаются из поездки.

Я не слышал, как они вошли. Вероятно, был слишком усталым.

Он сидит на стуле, рядом с кроватью, которая не разобрана, но именно здесь я различаю удлинённый отпечаток одного тела или одной пары.

Она одевается. Я только что видел, как она исчезла за дверью умывальной комнаты. Я смотрю на мужа, черты лица которого, как мне кажется, обнаруживают значительную правильность и определённое благородство.

Линия лба отчётливо вырисовывается; лишь рот и усы немного вульгарны. Он выглядит здоровее, крепче, чем её любовник. Рука, играющая с тростью, изящная, и этот персонаж в целом наделён некоей мощной элегантностью. Это тот самый мужчина, которого она обманывает и которого ненавидит. Это та самая голова, та физиономия, то выражение лица, которые испорчены и искажены в её глазах и смешиваются с её несчастьем.

Вдруг она уже здесь; она появляется прямо перед моими глазами. Моё сердце останавливается, затем стесняет моё дыхание и тянет меня к ней.

Она наполовину обнажена: сиреневая рубашка, короткая и лёгкая, натянутая и выпуклая на её груди, при её движениях мягко приникает к ней, к округлости её живота.

Она возвращается из умывальной комнаты, немного томная и усталая от тысячи пустяков, которые она уже проделала, с зубной щёткой в руке, с совершенно мокрым и ярко-красным ртом, с растрёпанными волосами. Её нога тонкая и красивая, маленькая ступня очень стройна на высоком заострённом каблуке туфли.

Комната, вся в беспорядке, в духоте затхлого утра полна смеси запахов: мыла, рисовой пудры, резкого благоухания одеколона.

Она скрылась; она вернулась тёпло-влажная; затем вся свежая, с порозовевшим лицом, вытирающая капельки воды.

Он, разглагольствуя, разъясняет одну сделку. Его ноги наполовину вытянуты. Он то ли смотрит на неё, то ли не смотрит.

«Ты знаешь, Бернары не согласились на сделку с вокзалом…»

На этот раз он следует глазами за ней, когда говорит, потом он смотрит в другое место, скользит взглядом по ковру, разочарованно щёлкает языком, весь погружённый в свои мысли, — в то время, как она ходит туда и обратно, показывая изгиб своих бёдер, свой энергичный крестец, свой бледный живот и густую тень низа своего живота.

У меня в висках стучит; вся моя плоть стремится к этой женщине, почти обнажённой и очаровательной утром, в прозрачной одежде, обволакивающей её нежный аромат… И ещё слышно, как в этой комнате, где она несёт свою наготу, раздаётся банальная фраза мужа, чуждая ей фраза, богохульная фраза.

Она надевает свой корсет, свои подвязки для чулок, свои панталоны, свою юбку. Мужчина остаётся в своём скотском безразличии; он вновь погружается в размышления.

…Она устроилась перед зеркалом камина с различными коробками и предметами. Зеркало умывальной комнаты, видимо, не кажется ей достаточным для того, что она хочет делать.

Полностью приступив к своему туалету, она разговаривает совсем одна, болтливая, весёлая, оживлённая, по причине того, что ещё только начало дня.

…Она старательно занимается всем этим и всё успевает; она тратит много времени, чтобы привести себя в порядок, но это важные часы, а не потерянные. К тому же, она торопится. Теперь она открывает шкаф, достаёт из него воздушное лёгкое платье, которое держит в руках перед собой как гнездо с птичьим выводком.