Николай Миклухо-Маклай - Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1872—1875). Том 1

Мои люди снова сильно перепугались. Множество пирог показалось у мыска. Сейчас же явилось предположение, что и люди Наматоте собираются напасть на нас, и когда все пироги снова, вместо того чтобы идти вперед, вернулись и скрылись за мысом, в этом обстоятельстве было найдено подтверждение тому, что это произошло вследствие неожиданного прихода прау из Горама. Все это, может быть, и правда, а может быть, и даже вероятнее — чистая выдумка. Серамцы так возбуждены, что во всем готовы видеть неминуемую опасность. Смерил очень аккуратно головы нескольких мальчиков.

22 апреля. Охота бедна, беднее, чем на материке, в Айве. Присутствовал при бракосочетании Тагара с дочерью старого радьи Айдумы. Это был совершенно простой торг. Тагар купил ее за ружье, ценность которого на о-вах Серам определяется в 10 флоринов; в придачу был дан кусок белой бумажной материи в 2 1/2 флорина: итого 12 1/2 флорина. Тагар должен был, однако, ждать следующего муссона, чтобы взять жену в Серам. Она, впрочем, девица не слишком юная, на вид ей за 20 лет, что здесь далеко не первая молодость. До Тагара она уже, разумеется, имела не одну связь, и сегодня утром я был немало удивлен, получив приглашение на их свадьбу, так как я считал их давно мужем и женой, что и было de facto, а сегодня сделалось de jure.

23 апреля. Встал рано, думая отправиться на охоту с Давидом. Пока я пил кофе, любуясь видом гор при утреннем освещении, Иосиф рассказал мне, что ночью была снова большая тревога. Пришла какая-то пирога из Мавары. Когда ее окликнули, она хотела удалиться. Он, Иосиф, звал меня с урумбая, но я, видно, спал, так как ничего не ответил. Я, действительно, спал очень крепко, и все, что Иосиф рассказывал, было для меня новостью. Иосиф прибавил, что капитан Мавары — один из главных участников грабежа в Айве и вообще причина происшедшего там, находится именно в той лодке, которая прибыла ночью.

— А радьи Наматоте там нет? — спросил я.

— Не видал, — отвечал Иосиф.

— Очень жаль, хорошо было бы захватить их обоих.

Иосиф посмотрел на меня вопросительно. Я сам не знал, что предприму, однако решился не выпустить живым этого человека. Не следовало терять времени: я послал Иосифа за Давидом, а сам допивал кофе, обдумывая, как удобнее все устроить. Давид явился, и я объяснил ему в двух словах, что решил взять капитана Мавары живым или мертвым, что нам не придется после этого долго оставаться здесь и чтобы он зарядил все ружья, пока я соберу свои бумаги и книги. Наша работа шла быстро; и когда двое из серамцев пришли с Иосифом, мои бумаги, книги и белье были уже мною уложены. Иосиф объявил, что не ошибся, и капитан Мавары находится в пироге. Я приказал Давиду остаться при ружьях, Иосифу идти со мною и, обращаясь к Мойбириту, чистокровному папуасу, который почему-то всегда беспрекословно исполнял все мои приказания, спросил: «А ты боишься со мною идти или нет?» — «Нет, — отвечал он, — если ты пойдешь первый». Я указал ему на крепкую веревку, надеясь, что можно обойтись без револьвера, и веревки будет достаточно для капитана Мавары. С веранды я мог видеть положение всех и каждого и невольно заметил весьма значительное число папуасов сравнительно с моими людьми. Хотя я их не считал, но полагаю, что их было раза в три больше нас. Промелькнула мысль: «А ну, если все кинутся защищать капитана Мавары». Хотя я не сомневался в исходе дела даже в таком случае, но мне жаль было допустить возможность резни, в которой все-таки я буду виноват. Но это была только минута; я припомнил вид моей разграбленной хижины в Айве, лужи крови, несчастного ребенка на моем столе и кровавые следы ее матери, убитой также в моей комнате. «Жаль, что другого нет», — подумал я, и вернулся в комнату.

— Так пойдем, — сказал я ожидавшему и приказал никому ничего не говорить, не кричать, а слушать и делать то, что я прикажу. Вышли как ни в чем не бывало. Разумеется, ни у кого на песчаном берегу, кроме меня и моих людей, не было даже и малейшего понятия о том, что произойдет; только Давид или Иосиф знали, что я возьму и убью капитана Мавары, но как — это даже и я не знал, но это было для меня безразлично, так как взять его было решено.

Большинство людей занималось приготовлением пищи; мои серамцы завтракали в урумбае, и только немногие были на берегу, любезничая с молодыми папуасками и выбирая себе невест. Медленно переходя от одной группы к другой, я, наконец, подошел к пироге, где притаился капитан Мавары и боялся показаться. «Где здесь капитан Мавары?» — спросил я не особенно громким голосом. Ответа не было, но все голоса затихли, и многие обернулись, как бы ожидая чего-то. «Капитан Мавары, выходи!» — повторил я громче. Общее молчание. Я совсем подошел к пироге. «Выходи же!» — были мои последние слова. Тут я сорвал циновку, служившую крышей пироги. В ней, действительно, сидел капитан. «Саламат, туан», — произнес он дрожащим голосом. — «Так это ты грабил мои вещи вместе с людьми Телок-Камрау. Где теперь радья Наматоте?» — «Не знаю», — еще более слабым голосом произнес этот человек, который был вдвое или втрое сильнее меня, а теперь дрожал всем телом. Все папуасы и мои люди окружили нас. «Смотри за людьми», — шепнул я Иосифу, а сам схватил капитана за горло и, приставив револьвер ко рту, приказал Мойбириту связать ему руки. После этого я обратился к папуасам и сказал: «Я беру этого человека, который грабил мои вещи, которого я оставил в Айве стеречь мою хижину и который расхитил все, что было в ней, и допустил, чтобы в моих комнатах убили женщин и детей. Возьмите его сейчас же на урумбай; Мойбирит и ты, Сангиль, как начальники моих людей из Серама, будете отвечать за него».

Я решил, что следует покончить все дело как можно скорее, а главное, не дать времени людям опомниться и не допустить какого-нибудь совещания. Видя, что мои серамцы убедились в необходимости меня слушаться и даже потащили моего пленника на урумбай, я положил револьвер обратно в чехол у пояса и сказал туземцам: «Я не сержусь на вас, а только на начальника, капитана Мавары, и радью Наматоте, которые были заодно и делали то же, что люди Телок-Камрау». Заметив, что некоторые были вооружены, я предложил им оставить оружие в стороне, так как никто их не тронет, и помочь моим людям перенести мои вещи из хижины на урумбай. Мои слова произвели хорошее впечатление; серьезные лица приняли веселое выражение.

Все снова заговорили и принялись перетаскивать мои вещи из хижины на урумбай. Давид и Иосиф распоряжались очень расторопно. Мои люди, не полагаясь на мирный исход, оставались вооруженными, и все ружья на урумбае были заряжены. Я принял меры предосторожности и положительно запретил, чтобы какая-нибудь пирога покинула Умбурмету. Иосифу, Ахмату и радье Айдумы приказал следить за исполнением этого приказания. В какой-нибудь час все было перенесено на урумбай, и мы могли отправиться в путь каждую минуту. Я не забыл, однако, об интересном черепе, лежавшем на могиле, недалеко от дома старого радьи, и который я до сих пор не хотел трогать из нежелания показать туземцам, что я не уважаю гробниц их родственников. Теперь же, уходя, я не хотел оставить интересный антропологический препарат в добычу сырости и времени. Надо было ухитриться удалить всех с того места на несколько минут, так как даже и теперь я не желал сделать этого похищения открыто. Я послал поэтому серамцев на урумбай готовиться к уходу, других — за водой, и, шепнув несколько слов Давиду, сказал туземцам, что иду успокоить женщин и проститься с ними. Я рассчитывал, что все мужчины пойдут за мною, в чем и не ошибся. Женщины, как только произошел арест капитана Мавары, вероятно, боясь насилия, сочли более благоразумным немедленно убраться со сцены и спрятались в старом доме радьи Айдумы. Может быть, они это сделали по приказанию мужчин. Я отправился к дому и вызвал женщин, которым сказал с помощью переводчика, чтобы они ничего не боялись, что я им ничего не сделаю, не убью и не увезу никого насильно с собою и чтобы они передали мои слова другим. Я велел им также передать жене капитана Мавары, что я его взял потому, что он вместе с другими грабил мои вещи, вместо того чтобы защищать их, но что я ничего с ее мужем не сделаю, а только отвезу его в Амбоину на суд резидента. Увидя жену Талгара, я позвал ее и подарил кусок красной бумажной материи, зеркало и много табаку. Я думал, что застану ее в большом горе по случаю отъезда ее молодого мужа, но замечательно, как мало грусти выражала ее довольно миловидная физиономия при расставании со своим супругом, с которым она жила только один месяц, и который едва ли в такое короткое время мог уже ей надоесть. Я подумал: или европейские женщины притворяются в таких случаях, или папуасские дамы очень отличны от них.