Николай Миклухо-Маклай - Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1872—1875). Том 1

Мы все приближались. Из пирог папуасы могли хорошо видеть наши приготовления. Громкое пение и пронзительные крики, на минуту возобновившиеся, снова смолкли, и пироги остановились. Было ясно, что папуасы совещаются. Я приказал из всех сил грести на группу пирог. Это обстоятельство прервало совещание папуасов; четыре пироги быстро отгребли в сторону, и только одна старалась держаться в почтительном расстоянии, но не слишком близко от урумбая. Казалось, она имела намерение начать переговоры. Когда я окликнул ее, один из находившихся в ней людей на ломаном малайском языке стал объяснять, что он начальник дер. Ваймата и, узнав, что урумбай отправился в зал. Тимбону, захотел видеть «туан пути» (белого господина). Я тогда пригласил его подойти к урумбаю, на что он не решался, извиняясь тем, что на других пирогах находятся начальники других деревень. Я сказал ему тогда, чтобы и другие пироги приблизились и все начальники собрались на урумбай. Услышав это, люди на пироге стали грести по направлению к остальным пирогам, и в непродолжительном времени все пять пирог приблизились к урумбаю. В них мы увидели очень большое количество оружия — стрел и копий, что отчасти подтверждало предположение серамцев или же доказывало недоверие папуасов к нам. Папуасы только тогда решились взойти на урумбай, когда я открыл, по их просьбе, занавесь моей каюты, и они удостоверились, что у меня нет людей в засаде. Только начальникам было дозволено взойти на палубу. От них я поспешил узнать имена окружающих местностей, кое-что о населении, а также удалось записать и несколько слов их диалекта; но, несмотря на щедро розданный табак, они не чувствовали себя в безопасности на урумбае, и пока я занялся записыванием слов, внимательно прислушиваясь к выговору, все папуасы, один за другим, тихонько спустились в свои пироги. Велик был страх моего собеседника, который диктовал мне слова, когда он заметил, что остался один. Забыв даже данный ему табак, он соскочил в свою пирогу, после чего папуасы, не говоря ни слова, стали усиленно грести, уходя от урумбая.

Налетевший легкий шквал с дождем позволил нам поставить паруса и скоро отдалиться от пирог. Серамцы нисколько не были успокоены визитом папуасов. Он только увеличил подозрение моих людей; между ними находились несколько посещавших уже десятки раз берега Новой Гвинеи. Они говорили, что папуасы только потому приблизились мирно, что заметили наши приготовленные ружья, и сделали это для того, чтобы удостовериться в числе людей на урумбае и подготовить силы. Они были убеждены в том, что папуасы ожидают теперь ночи, чтобы напасть на нас, и очень просили меня не оставаться здесь до утра, а выбраться скорее в море. Мой же план был исследовать другие проливы, которых я насчитал несколько на левом берегу Телок-Кируру, и одним из этих каналов я желал вернуться к морю. Доводы моих людей одержали верх, и я нехотя согласился исполнить их убедительные просьбы, соображая, что папуасов 50 человек, а нас всего 13, и ночью шансы были бы не на нашей стороне, так как схватка была бы рукопашной, причем ружья мало бы помогли. Они одолели бы нас благодаря своей большей численности. Серамцы были так убеждены в опасности, что замечательно усердно гребли всю ночь, и к рассвету урумбай бросил якорь у выхода из зал. Кируру.

30 марта. Проспав порядочно всю ночь, я был немало удивлен, когда увидел, что мы качаемся на якоре в виду дер. Ваймата, о. Лакахии и других знакомых мест. Весь день старался я войти в сношения с туземцами, но ни одна пирога не приблизилась, хотя на берегу туземцы манили и звали нас в деревню. Мелководье не позволяло урумбаю подойти к берегу; нежелание или боязнь папуасов подъехать к нам не дали мне возможности съехать на берег. Здесь мне пришлось пожалеть о потере в Гесире и затонувшей во время перехода с Ватубелло в Новую Гвинею шлюпке. Далее, на юго-восток от залива Лакахия, берег Новой Гвинеи не защищен островами, как северная часть берега Ковиай, и не представляет надежных якорных стоянок. Большое волнение при свежем ветре и сильный прибой у берега представили серьезные неудобства продолжать путь на юг, главным образом по причине малых размеров урумбая и ненадежности вооружения его. Я решил поэтому вернуться в Айву и заняться исследованием Телок-Камрау и Телок-Бичару.

31 марта. Обогнув Тандьон-Бай (Cap Baudin) при значительном волнении, мы вошли в Телок-Каю-Мера, где мои люди обратились ко мне с просьбой позволить им отдохнуть после двух утомительных дней.

1 апреля. Люди были заняты ловлей рыбы и собиранием ракушек, так что только к 3 часам пополудни мы подняли якорь и вышли из Телок-Каю-Мера в открытое море. Все люди, за исключением Сангиля и Давида, должны были грести из всех сил, чтобы обогнуть высокий и живописный мыс, который я назвал мысом Лаудон, в честь генерал-губернатора Нидерландской Индии. Прибоем нас несколько раз едва-едва не выкинуло на скалы, и часу в 11-м ночи мы бросили якорь у о. Драмай.

2 апреля. Ветер был противный, почему пришлось грести весь день вдоль берега о. Аидумы. Я решил переночевать около Вайкалы.

Вот что я узнал здесь от туземца в пироге. Папуасы моей колонии в Айве, полагая, что благодаря моему соседству они будут в полной безопасности, перестали быть постоянно настороже и вовсе не думали о внезапном нападении. В одно дождливое и угрюмое утро, когда начальники и большинство мужчин не находились в селении, а другие по случаю дождя спокойно спали, одни в своих пирогах, другие в бараках, внезапно, без всякого лишнего шума, появилось множество папуасов-врагов (из бухты Бичару). Они все были хорошо вооружены и, чтобы придать себе более страшный вид, выкрасили лица черной краской. Застав маленькое поселение врасплох, они бросились на спящих, не щадя и женщин. Один из первых шалашей, который был атакован, принадлежал старому радье Айдумы, который был в отсутствии. Дома спали его жена и дочь (хорошенький ребенок, лет пяти-шести). Хотя и раненная двумя ударами копья, бедная мать нашла, однако, силы добраться с дочерью до моей хижины, где она надеялась быть в безопасности. Другие туземцы колонии последовали ее примеру, по крайней мере те, которые не были слишком тяжело ранены, чтобы добраться туда; таким образом, моя хижина стала центром свалки. Число нападавших было около сотни, между тем как в Айве не находилось более дюжины мужчин, но много женщин и детей. Разумеется, люди Айдумы были совершенно разбиты. Мои семь слуг не помогли им, боясь быть убитыми вследствие такого заступничества. Победители не удовольствовались тем, что ранили и убили около десятка людей Айдумы (мужчин и женщин), но, убедившись, что раны жены радьи Айдумы были смертельны, изрубили на куски ее дочь. Отрубленная голова с частью туловища и болтающейся рукой были насажены на копье и с торжеством унесены в горы.