Чарльз Сноу - Наставники. Коридоры власти

После ленча Джего сделал доклад о предварительных экзаменах. Ему задали пару вопросов, высказали несколько высокопарных критических замечаний, а потом поздравили с успехом.

— Разумеется, те молодые люди, чьи работы признаны всего лишь посредственными, не делают чести нашему колледжу, — подводя итог, сказал Деспард-Смит. — Однако в общем и целом мы можем считать, что наши питомцы успешно закончили курс. Я правильно уловил вашу мысль, старший наставник?

— Не совсем, господин председатель. По-моему, мы можем гордиться их успехами.

— Вы согласны с этим, наставник? — спросил Деспард-Смит Брауна.

— Совершенно согласен, — ответил Браун. — И хочу обратить внимание коллег на замечательную организационную работу декана.

Меня неожиданно поразило слово «питомцы», и до самого конца собрания, которое, впрочем, кончилось довольно быстро, я размышлял об изменениях в нашем языке. Деспард-Смит пользовался лексикой девяностых годов — нынешние преподаватели сказали бы не «молодые люди», не «питомцы», а «дипломники» или «выпускники», в то время как сами студенты называли себя в конце тридцатых годов «парнями» или «ребятами». В нашей профессорской забавно перемешивались языковые стили разных эпох. Старик Гей, например, говорил «наверно», когда мы сказали бы «обязательно» или «наверняка» — «так вы наверно придете завтра в колледж?» — это слово сохранилось в его лексиконе с семидесятых годов прошлого столетия. Пилброу, стараясь не отставать от века, пользовался по большей части новейшими речениями, а вот Деспард-Смит до сих пор сохранял верность стилю девятнадцатого века: он постоянно повторял «ей же богу», «милейший молодой человек», «сударь мой», «питомцы». Кроуфорд очень любил выражение «ученые занятия» — так говорили при Эдуарде VII. Короче, слушая речи членов нашего Совета, можно было реконструировать при желании лексику самых разных эпох.

Между тем собрание кончилось. Я хотел дождаться Роя и поэтому не торопился уходить из профессорской. Винслоу неподвижно сидел за столом, как будто у него не было сил, чтобы встать. Через несколько минут мы остались в профессорской втроем — Рой, Винслоу и я. Рой не сказал мне ни слова, даже не посмотрел на меня — он подошел к Винслоу и сел с ним рядом.

— Я всей душой сочувствую Дику, — проговорил он.

— Вы очень добры.

— И вам тоже — потому что вам пришлось сидеть на этом дурацком собрании. Уж я-то знаю, как это невыносимо в несчастье — быть у всех на глазах, да еще и слушать о себе людские пересуды.

В голосе Роя звучало неподдельное страдание, и Винслоу удивленно посмотрел на него.

— Их пересуды гроша ломаного не стоят, но человеку-то хочется, чтобы его оставили в покое, — с надрывом продолжал Рой. — Так нет же, у нас не хватает на это благородства! Да я и вообще-то не верю в человеческое благородство. А вы? Вы верите, Винслоу? Вы знаете, что они все сейчас думают, знаете? «Ну, теперь-то у него поубавится спеси», — вот что они все сейчас думают. Они прекрасно помнят, как вы умели их осадить. А теперь толкуют друг другу, что вы, мол, просто заносчивый грубиян, и ничего больше. Да только не заслуживают они никакого внимания. Никто из нас не заслуживает.

Его звонкий голос срывался от лихорадочного возбуждения. Винслоу молча смотрел на него. Потом сказал:

— Слова людей всегда заслуживают внимания, молодой человек.

— Ну, разумеется! В словах людей всегда есть доля правды — про кого бы они ни говорили! — Рой расхохотался.

Я уже шел к нему вокруг стола, чтобы хоть как-нибудь, хотя бы силой, остановить его. Он заговорил о сплетнях про него и Джоан. Я схватил его за плечо, но он оттолкнул меня. Он сказал, что в трепотне Найтингейла тоже есть доля правды.

— Хотите знать всю правду? — вскричал Рой. — Мы оба страдаем. Может быть, вам станет немного легче…

— Успокойтесь, Калверт! — решительно перебил его Винслоу. — Не хочу я ничего о вас знать.

— Вот поэтому-то я вам все и расскажу! — На столе перед Винслоу лежал листок чистой бумаги. Рой придвинул его к себе и начал быстро писать. Я попытался помешать ему. Он выругался и крикнул:

— Отстань, Льюис! Мне надо написать признание! — Он был как в лихорадке. — Только для Винслоу. — Он написал что-то еще, расписался и с кривой усмешкой протянул листок казначею.

— У вас был кошмарный день! — воскликнул он. — Храните этот листок, он всегда подтвердит вам, что люди не стоят никакого внимания!

Рой торопливо попрощался и ушел.

— Н-да, мучительная сцена, — сказал Винслоу.

— Через несколько минут он придет в себя.

— Вот уж никогда не подумал бы, что Калверт способен устроить такое позорное представление. И это что же — не в первый раз?

Передо мной стояло две задачи — во-первых, по возможности оправдать Роя и, во-вторых, не навредить Джего. Я открыл Винслоу только часть правды, а кое-что счел за благо скрыть. Я сказал, что никогда не видел Роя в таком состоянии. Сказал, что его вспышка просто ошеломила меня. И вместе с тем объяснил, что Роя измучили страдания ректора — из-за этого-то он, по-видимому, и сорвался.

— Его считают серьезным ученым, — проговорил Винслоу. — И мне всегда казалось, что он очень приятный молодой человек — хотя одно время меня, признаться, несколько смущало его поведение.

— Я уверен, что в его поведении не было ничего недостойного.

— Вы знаете его лучше, чем я, — сказал Винслоу. — Надеюсь, вы правы. И мне кажется, что вам надо убедить его как следует отдохнуть этим летом.

Винслоу прочитал записку Роя. Потом спросил:

— Так, значит, эти слухи имеют некоторые основания?

— Я ведь не читал его записку, — ответил я. — Но нисколько не сомневаюсь, что слухи сильно преувеличены. Нельзя забывать, что их распространяют люди, которых гложет зависть.

— Возможно, — сказал Винслоу. — Вполне возможно. Однако если они получат это свидетельство, то член Совета Рой Калверт едва ли удержится в нашем колледже. Его наверняка отсюда выживут.

— И вам этого хочется?

— Я не утверждаю, что мне этого хочется. С ним иногда приятно поговорить, и многие считают его серьезным ученым — чего никак не скажешь про некоторых наших коллег. Нет, я не утверждаю, что мне этого хочется. Но мне, знаете ли, не хочется, чтобы ваш кандидат стал ректором.

— Вы имеете в виду, что если вы обнародуете эту записку, то партия Джего уменьшится?

— Совершенно верно.

— Я уверен, что вы этого не сделаете, — сказал я.

— Почему же?

— Да потому, что вы знаете, из-за чего Калверту было сегодня так тяжко. Уже одного этого достаточно…

— А если конкретней?

— Могу и конкретней. Мы оба знаем, что Калверт был сегодня не в себе. Его истерзало сострадание — он видел, что вы мучаетесь, а другие этому радуются. Кто, кроме него, отнесся к вам с сочувствием?