Чарльз Сноу - Наставники. Коридоры власти

— Ну, долго-то мне беспокоиться и вообще не придется, — возразил он. — Я вот говорил вам, что немного нервничал перед обследованием, но вместе с тем меня просто поражало мое неистребимое любопытство. Я, например, очень огорчался, что не успею выяснить, как Совет решит насчет этих пчелиных ульев в саду. Мне искренне хотелось узнать, получит ли сын старины Гея работу в Эдинбурге. Я от души порадуюсь, если получит. И уверяю вас, это будет заслуга миссис Гей. Между нами говоря, — он доверительно понизил голос, — люди ошибаются, когда считают всех выдающихся ученых необыкновенно мудрыми. — Он по-мальчишески хихикнул. — Да, мне было бы обидно, если б я не смог удовлетворить своего любопытства. И если б не успел дописать книжицу о ранних ересях.

Ректор занимался сравнительной историей религий, однако это совсем не влияло на его собственную религиозность: он оставался таким же бесхитростно верующим, как в детстве, словно ученые занятия не имели никакого отношения к его личности.

— Когда вы думаете ее закончить?

— Самое большее года через два. Некоторые главы я предложу написать Рою Калверту.

Он снова хихикнул.

— И мне было бы страшно обидно не дождаться будущего года, когда выйдет в свет замечательная книга Роя. Вы помните, с каким трудом мы добились его избрания в Совет? Некоторые наши друзья органически тянутся к серости. Подобный выбирает подобного. Или, говоря между нами, — он снова понизил голос, — бездарный выбирает бездарного. Я очень жду книги Роя. С тех пор как у нас гостили немецкие ученые, наши коллеги подозревают его в одаренности. Но когда выйдет книга, им придется признать, что такого замечательного исследователя не было в нашем колледже уже лет пятьдесят.

Скажут они нам спасибо за то, что мы поддержали его? Как вы полагаете — скажут они спасибо старине Брауну, вам и мне, а?

Его смех был веселым и озорным, но я видел, что он очень утомлен.

Когда я поднялся, чтобы уходить, он сказал:

— Надеюсь, в следующий раз мы поговорим подольше. Время теперь работает на меня.

Попрощавшись с леди Мюриэл и Джоан, я вышел в освещенный зимним солнцем дворик. Мне было очень тяжко.

Во дворике меня окликнул Кристл — высокий, мускулистый и массивный человек с неспешной, но легкой походкой.

— Вы, значит, уже видели его? — полувопросительно проговорил он.

— Видел, — ответил я.

— И что же?

— Грустно.

— Мне и самому грустно, — сказал Кристл. Его колючую решительность люди часто принимали за агрессивность. Сегодня он казался особенно резким. По его лицу с хищным ястребиным носом, по твердому взгляду было видно, что он привык отдавать приказания.

— Мне и самому грустно, — повторил он. Я видел, что он и правда расстроен. — Вы разговаривали с ним?

— Конечно.

— Мне тоже надо его навестить. — Кристл твердо, уверенно посмотрел мне в глаза.

— Он очень утомлен.

— Я не буду у него задерживаться.

Мы прошли несколько шагов в сторону Резиденции.

— Да, прискорбно, — сказал Кристл. — Видимо, нам надо подыскивать преемника Ройсу. Совершенно не представляю себе, кто его может заменить. А преемник необходим. Сегодня утром ко мне заходил Джего.

Он в упор посмотрел на меня и резко проговорил:

— Весьма прискорбно. Ну, нечего нам тут зря стоять.

Меня не обидела его бесцеремонность. Потому что он переживал известие о болезни Ройса гораздо тяжелей, чем другие наставники колледжа. Ройса и Кристла нельзя было назвать друзьями: за последний год они встречались в домашней обстановке только на официальных обедах, которые давал ректор; так уж вышло, что между ними сложились чисто деловые отношения; но когда-то Кристл был учеником Ройса и с тех пор искренне преклонялся перед своим учителем. Как ни странно, этот решительный, энергичный и преуспевающий человек под пятьдесят не потерял способности преклоняться перед другими людьми. Он пользовался исключительным влиянием среди коллег — да и в любом обществе было бы то же самое. Волевой, удачливый, откровенно властолюбивый, он вместе с тем весьма разумно определял границы своих возможностей и всегда выполнял задуманное. Его общеуниверситетская известность поддерживалась тем, что он, как член Сената, постоянно заседал в различных комитетах и комиссиях, а у нас в колледже ему была поручена должность наставника-декана — правда, этот мирской, некогда высокий пост отчасти утратил в нынешнем столетии свою административную определенность. Кристл был гораздо обеспеченнее среднего университетского преподавателя. Три его взрослые дочери уже вышли замуж за состоятельных и уважаемых людей. Он боготворил свою жену. И все же был способен самозабвенно преклоняться перед знаменитыми людьми, причем это скромное преклонение часто принимало самые причудливые формы. Иногда его кумиром вдруг становился богатый делец, иногда — прославленный генерал или известный политик; ему, по всей вероятности, импонировали власть и успех как таковые, а ведь он превосходно знал пути к ним, потому что в нашей университетской жизни сумел достичь и того и другого.

Но его преклонение перед Ройсом было давним, устойчивым и особенно глубоким. Вот почему он сорвался сейчас на грубость.

— Жизнь-то продолжается, — сказал он, — и у меня куча дел. Нам необходимо наметить преемника. Я должен определить свой собственный выбор. Мне нужно поговорить об этом с Брауном. И с вами тоже.

Когда мы прощались, он добавил:

— Но есть еще одно дело, о котором мы с Брауном хотели бы вам рассказать. И я считаю, что оно даже важнее будущих выборов.

Профессорскую мягко озаряли отблески огня. Я пришел первый, электрические лампы еще не горели, но пламя в открытом камине освещало розовыми бликами оконные шторы и бокалы на овальном столе, уже накрытом для послеобеденного десерта. Я налил себе хереса, взял вечернюю газету и устроился в кресле возле камина. Стол был накрыт только на шестерых, его не заставленная посудой полированная столешница багрово поблескивала, а у председательского места я заметил бутылку кларета.

Джего и Винслоу пришли почти одновременно; Винслоу бросил свою университетскую шапочку с прямоугольным верхом на одно кресло, сам сел в другое и кивнул мне с чуть саркастической, но отнюдь не враждебной улыбкой.

— Вы позволите налить вам хересу, казначей? — слишком, на мой взгляд, официально спросил его Джего: он с трудом находил естественный тон, обращаясь к Винслоу.

— Это будет очень любезно с вашей стороны. Очень.

— Кажется, я расплескал чуть ли не половину рюмки, — принялся извиняться Джего.

— Нет-нет, вы необычайно любезны, — в тон ему ответил Винслоу.