Н Ланская - Обрусители

«Пан маршалок» собирался с дороги отдохнуть, улегшись на диване с газетой в руках, когда растрепанная, с подоткнутым подолом и засученными рукавами, женщина, просунув в дверь голую рук у произнесла: - «Вам письмо от Орлихи». Он взял письмо, проворчал, взглянув на адрес: «Так и есть, черт возьми! и стал читать. Прочитав, он сковал почтовый листок и бросил его с досадой под стол. Его оскорбили и тон, и содержание письма, но особенно был неприятен намек на «усмирение бунта» исправником: ему хотелось, чтобы весь успех дела - он называл это успехом - отнесли к нему одному, и вдруг глупая исправница отнимала у него то, что он считал исключительно своим, но праву своей находчивости, своего уменья взяться за дело, наконец, несомненного благородства всех своих поступков. В первую минуту он хотел оставить письмо без ответа; он снова лег на диван, с твердым намерением заснуть и о таких пустяках не думать; но беспокойные мысли одна за другой сменялись в его голове, и даже передовая статья газеты была не в состоянии произвести на него обычное действие определенной дозы морфия. Петр Иванович встал, помянул еще раз черта, посмотрел в зеркало и решительно надел галстук.

«Пойду! - сказал он себе, - ответить письмом было бы неосторожно. He ответить вовсе - неловко».

«Пан маршалок» был пан маршалок; он очень высоко ценил самого себя и свое достоинство; но он был предупредителен с теми, от кого мог ожидать себе неприятности, и имел много причин дорожить своими отношениями к Орловым.

Он пошел с твердым намерением быть искренним и великодушным, и чем ближе подходил к дому Орловых, тем сильнее подступало к нему чувство негодования на порядки в Волчьей волости. Ступив на крыльцо, он окончательно был на стороне крестьян.

- Ну, что, чем кончилось? - встретила его Татьяна Николаевна в зале.

- Кончилось?.. - сказал он с грустной улыбкой. - Только что начинается!

И он рассказал, как было дело, т. е. рассказал, как смотрел в эту минуту на него сам. Он возмущен, оскорблен, но - развел он руками и наклонил голову - закон неумолим: они будут наказаны.

И слезы скорби об участи крестьян показались на его, никогда не смотревших прямо глазах.

- Что же с ними будет? - в волнении спросила Татьяна Николаевна.

Это уже будет зависеть от решения палаты. Я постараюсь всячески смягчить их участь; я сегодня же буду писать Михаилу Дмитриевичу.

- Кто это Михаил Дмитриевич? - спросила Татьяна Николаевна.

- Губернатор, - скромно ответил Петр Иванович, удивляясь такому странному вопросу.

- Я не знала, - сказала она, - и тотчас же прибавила: - Вы говорите: закон неумолим к крестьянам, a каков он к Гвоздике?

Петр Иванович пожал плечами, как бы говоря, что он не в праве даже допустить обсуждение такого легкомысленного вопроса и, прощаясь, повторил, «что сделает все, решительно все, для этих бедняков, виновных по закону и правых по совести». Сказав эту бессмыслицу и нимало не смущаясь таким антагонизмом между законом и совестью, он раскланялся и вышел, мысленно одобрив свое поведение.

Кажется, все идет хорошо, - подумал он и, вернувшись домой, подобно актеру, довольному исполнением своей роли, с удовольствием разделся и с большим аппетитом пообедал.

XIX.

Сведения, сообщенные Лупинским, не удовлетворили Татьяну Николаевну. He смотря на кажущуюся откровенность, «пан маршалок» видимо не договаривал, избегал подробностей и хотя уверял, что старшина будет сменен, крестьянские суммы поверены и вообще показал в перспективе разные благодетельные перемены, но говорил таким тоном, из которого было ясно, что он и сам не верит тому, что говорит. Он ушел, оставив Орлову в самом возбужденном состоянии: от следствия она не ожидала ничего хорошего, a приговор палаты, смягчить который Лупинский надеялся только посредством губернатора и который, кроме того, зависел от многих условий, не возбуждал в ней никакой надежды на благоприятный исход дела. Как натура неспокойная и увлекающаяся, она решилась помочь деду собственными средствами. Она, разумеется, могла сделать немного, но то, что могла, она решилась сделать непременно. Прежде всего ей надо было знать как можно больше подробностей, и подробности доставлялись ей со всех сторон. Кое-кому удалось узнать, что делала комиссия в волости и что было решено дорогой. Колобов проник в острог и достал копию с известной читателю жалобы крестьян губернатору, а приехавший из волости отец Александр, бывший сам цод явным гонением посредника, дополнил эти сведения разными подробностями. Таким образом получилась наглядная картина того, что предшествовало «бунту».

Собрав положительные сведения и цифровые данные, заручившись некоторыми официальными документами, Татьяна Николаевна облегчила свое горе тем, что приготовила корреспонденцию в одну из петербургских газет и написала письмо губернатору. Она никогда не видала губернатора даже издали, она только от Лупинекаго узнала, как его зовут; но это ничего не значило: чтобы сказать правду, не надо быть знакомым. После нескольких бессонных ночей, даже в тайне от мужа, письмо было написано. В нем не было ничего анонимного: она говорила одну только правду - к чему же тут incognito? Выставив год и число, она прочла его сначала до конца и осталась недовольна. Письмо показалось ей во многих местах резким, непохожим на деловое, и чересчур длинным, но слова и мысли набегали сами собой, и она боялась исключить что-нибудь, чтобы не повредить впечатлению остального. - Нет, больше переписывать не буду, - подумала она, и запечатала конверт.

XX.

Начальник той губернии, где находилась «беспокойная» волость, Михаил Дмитриевич Столяров, обладал представительной наружностью и суровым взглядом, который он умел делать благосклонным е подчиненными, любезным с людьми независимыми и нежным с хорошенькими женщинами. К хорошеньким женщинам он имел особенную слабость. Ему было пятьдесят с чем-то лет, a говорят, это самый критический возраст. Михаил Дмитриевич занимался делами по утрам, и среди скучнейших дел, глядя на почтительное, гладко выбритое лицо своего докладчика, думал о тех часах удовольствия, которые ему предстоят вечером в доме Зинаиды Львовны.

Зинаида Львовна Кулибова была розой (правда, несколько увядшей) между колючими терниями служебных его обязанностей. Она пережила трех помпадуров и завершала при нынешнем то, что начала с легкой руки одного из его предшественников. У неё был муж, было семейство, она имела прочное общественное положение, но предпочла всему этому соблазнительное звание помпадурши. Ее называли превосходительством, полицейские расчищали перед ней дорогу в публичных местах; чиновники особых поручений были у нее на посылках; маленький Полов вышивал ей по атласу туфли, и у квартиры ее горели на городской счет фонари, указывая настоящий путь... к хорошим местам. Находчивым и дальновидным людям этот путь был хорошо известен.