Н Ланская - Обрусители

- Уже пороху не выдумаешь, так не совался бы! - с сердцем сказала жена, оплакивая наградные деньги.

- Вы, папаша, вечно отличитесь! - сказала, надув губы, Лиза. - A нам с мамой за вас отвечать.

Лизочке было семнадцать дет, она только что кончида уездный курс наук и чистосердечно считала себя особой воспитанной, умной и светской. У Лизы были полные, розовые губки, серые смеющиеся глаза и яркая свежесть румяных щек. Счастливая Лиза наряжалась, танцевала, ждала женихов и уже с этих пор умела жить и думать только для себя.

Такая несправедливость жены и дочери кольнула старика в самое сердце: он ради их кривил душой и совестью, отдавал им все, что мог, и они же упрекали его в самые тяжелые минуты жизни. Опорожнив свою бутылку вина до дна, он послал всех к черту, и его туманный взор, сделавшись совершенно тусклым, потерял всякую способность различать даже ближайшие предметы.

За то Петр Иванович покрыл себя настоящею славой: он оказался распорядительным, либеральным и даже великодушным. Никто не знал, что он писал его превосходительству, но все знали, что он стоял за крестьянские интересы и посещал заключенных в остроге. Посещать острог - было его обязанностью, как директора тюремного комитета; но Петр Иванович умел это сделать таким образом, что ему ставили в заслугу даже простое исполнение обязанностей. Он ходил в своей красной фуражке, помахивая зонтиком, с благосклонной улыбкой великого администратора, и все чувствовали, что за спинор такого человека можно спать совершенно спокойно.

XXI.

Прошло недели две. О происшествии в Волчьей волости стали понемногу забывать. Гвоздика по прежнему производил суд и расправу. Кулак был возвращен к должности старшины, писарь Курочка получил денежную награду за выказанную распорядительность, следователь что-то такое все писал, шестеро обвиняемых крестьян сидели в отроге, искупая чьи-то чужие грехи.

В губернии снова настала благодатная летняя тишина. Его превосходительство бил где-то на ревизии или на водах, когда в газетах вдруг появилась корреспонденция, описывавшая происшествие в Волчьей волости. По характеру корреспонденции, хотя и сильно сокращенной, в уезде тотчас же узнали автора. Петр Иванович, ударив себя по лбу, воскликнул: - «A что, я говорил!». Впрочем, он немедленно успокоился, найдя, что сведения, сообщенные в корреспонденции, не только не компрометируют его, но даже выставляют в весьма выгодном свете всю его деятельность. В тоже время пронесся слух, что вернувшемуся с ревизии губернатору было вручено, полученное в его отсутствие, письмо Татьяны Николаевны, в котором сообщалась вся горькая правда о сосновиком деле. Это письмо и корреспонденция произвели чрезвычайное волнение по всей губернии, разбудив на минуту сонное общество, заботившееся только о своем кармане. Для многих это было просто маленькое развлечение среди обычной скуки провинциальных городов. В губернском клубе бедный истрепанный номер газеты, поместившей корреспонденцию, читался нарасхват, a из канцелярии давали по знакомству читать письмо. Стали осведомляться, кто такая Татьяна Николаевна, откуда взялась, что ей за надобность стоять за мужиков, нет ли тут «чего нибудь такого». Говорили. что Орловы в этим крае люди новые, независимые и потому беспокойные. За исключением человек пяти-шести, не имевших веса, все стали на сторону Гвоздики: весь сонм его губернских приятелей, кому давал взаймы или доставлял к столу дичь и старую водку. В письме увидели интригу, чуть не заговор: корреспонденция считалась доносом. Два-три человека незаинтересованных попробовали было взять сторону Татьяны Николаевны, но их слабый голос потонул в массе огульных обвинений. Степан Петрович сказал, что он знает d'ouca vient, председатель казенной палаты, которому только что накануне была доставлена от Гвоздики дикая коза, сказал, что это провинциальные сплетни, ошибкой попавшие в литературу.

- Однако, как хотите, все же Гвоздике это будет неприятно прочесть, - говорил Полянский, известный независимостью своих суждений. - Ведь тут факты и цифры...

- На этот счет mon cher, не беспокойтесь! - возразил председатель, поправляя обычным жестом свой браслет. - Гвоздика ничего не читает. Pas si bete! - засмеялся он.

Ha музыкальном вечере у Зинаиды Львовны речь шла о том же письме. Знатоки по части литературы находили, что оно написано недурно, но чересчур резко и для женщины совершенно неуместно. Зинаида Львовна громко объявила, что Гвоздика не может быть виноват, и когда Михаил Дмитриевич, отозвав в сторону одного из чиновных гостей, ему с жаром что-то говорил, Зинаида Львовна, проходя мимо под руку с Половым, сказала с своим грациозным жестом, кивнув головой: - Soyez clement pour notre cher Гвоздика.

Михаил Дмитриевич и сам быль не прочь проявить свою clemence и оставить все это без последствий, ограничившие вторичным выговором Гвоздике, но когда из Петёрбурга был получен каком-то толстый пакет, оказавшийся известною корреспонденцией, причем некоторыя места её были зловеще подчеркнуты красным карандашом; когда всплыло какими-то судьбами опять дело Щелкунова и однородное с ним дело крестьянина, разоренного, высеченного и даже выселенного посредником Иваниным по ложному приговору общества; когда прошел слух, поддерживаемый самим Лупинским, о засеченном другим посредником, Грохотовым, крестьянине Михайловской волости, об исчезновении из опекунских имений лесов, о неправильном отводе земель помещику Королеву и проч., и проч., - когда все это и многое другое, пробившись Бог весть какими судьбами из административных сфер на улицу, стадо достоянием толпы и могло, пожалуй, проскользнуть в печати, - тогда уже было не до clemence. Встревоженный Михаил Дмитриевич решил назначить ревизию во всех волостях, с предписанием ревизору обратить особое внимание на мятежный уезд. Назначение это пало на как нельзя более пригодное для этой дипломатической роди. Господин Хвостовский был известен в своем кругу за тонкого политика; его изречения приводились, как эссенция губернской мудрости, и Михаил Дмитриевич возлагал на всего большие надежды. Этот губернский Бисмарк мог благородно выйти из какого угодно щекотливого положения. Он ехал с большими полномочиями и с инструкцией не выносить ссора из избы, что в то время было девизом всей внутренней политики губернии и служило камертоном для подъема служебного рвения обрусителей.

XXII.

В одно прекрасное утро в городе и его окрестностях разнесся слух о предстоящей ревизии всех волостей уезда. Люди, легко увлекающиеся, были в восторге; другие не доверяли: видавшие виды и скептики по натуре качали зловеще головой иди уверяли, что ничего из этого не выйдет. Но, не смотря на прецеденты, на общее, исторически сложившееся недоверие к этому способу доискиваться истины, всем по чувству простого сожаления к несчастным, хотелось думать, что ревизор, человек свежий и ни чем несвязанный, распутает этот узел, который затягивался глухою петлей над шеей старика Подгорного. - «Вот приедет барин, барин все рассудит», - думали в волостях многие на манер Ненилы, и нетерпеливо ждали ревизора. Наконец, барин приехал. Гвоздика, бывший в приятельских отношениях со всеми губернскими чинами, отправился его встретить на первой станции и вместе торжественно и дружно совершили они свой въезд в уездный город. Это было как бы предзнаменованием и программой будущего образа действий ревизора, и даже легко увлекающиеся стали сомневаться...