Н Ланская - Обрусители

- Ну, что он, как? - спросил он шепотом у Лизы, войдя в зал.

- Ничего, всё так же, - ответила она равнодушно, пригласив его сесть.

Разве этот шум его не беспокоит? - показал он на двух девочек, из которых одна, неуклюжая я толстая, с необыкновенно тупым лицом, отнимала у другой, поменьше, какую-то игрушку.

- Нет, он не слышит.

В эту минуту, как бы опровергая её слова, из соседней комнаты, где лежал больной, послышались звуки.

- Он, кажется, зовет, - проговорил тревожно Петр Иванович, прислушиваясь.

- Катя! - закричала Лиза, топнув ногой, - перестаньте! Папа зовет, поди!

Катя вскочила и, задев локтем дверную ручку, вошла в комнату к отцу. Послышался какой-то говор, словно спорили... Катя выскочила с глупым смехом. Увы! это решительно было лицо идиотки.

- Папа хочет курить: - папироску, папироску! говорит, Кузьма говорит: - нельзя, сударь, прожжете одеяло, - ха! ха! ха! - засмеялась девочка. - Папа такой смешной! Я ему дала без огня, он взял и бросил! - И она опять захохотала.

- Постоянно в забытье, - пояснила Лиза. - Попросит и сейчас бросит, a недавно, действительно, прожег одеяло... Теперь с огнем не даем: он все равно не понимает.

- Кто с ним? - спросил Лупинский, каждую минуту собираясь уйти и почти против воли оставаясь.

- Кузьма - городовой; он папу отлично понимает... Может, вы хотите зайти?

- Нет, нет! - испугался Петр Иванович. - Зачем же беспокоить! Я только на минуту.

И он стал раскланиваться, чувствуя, что к нему возвращается лихорадка. - Господи! - говорил он мысленно: городовой караулит, папироски не дают - вот бедняга! - И он поторопился выйти, раскланявшись с Лизой в дверях.

На крыльце его задержала исправница. Раскрасневшаяся, с открытыми полными руками, румяная и свежая для своих дет, она вся была погружена в трудное занятие варки варенья, с трепетом дожидаясь того момента, когда начинается такназываемый у хозяек «жемчужный кип».

- Видели? - спросила она у Петра Ивановича, снимая тазик с жаровни и, не дождавшись ответа, заговорила: - Ужасно! Иван Иванович находит, что он эдак может долго протянуть, a мне бы вот Катю в ученье надо отвезти.

- Помилуйте, куда же вам теперь ехать? - сказал Лупинский, внимательно следя за ложкой, которою исправница снимала пенку, каждый раз встряхивая тазик.

Главное затруднение в том, что Кате пора учиться, a время уходит, - ответила вместо матери Лиза, с смешной заботливостью на своем молодом беззаботном лице.

- Но разве нельзя подождать? - сказал, чтобы что-нибудь сказать, Лупинский, внутренне удивляясь, зачем понадобилось вдруг учить очевидно неспособную ни к какой науке Катю.

- A если папа проживет еще года полтора? - с невозмутимой наивностью возразила Лиза. - Кате надо учиться, a у мамы руки связаны.

При всей своей находчивости, Петр Иванович не нашелся, что сказать. Он опять стал раскланиваться, но исправница опять его задержала.

- И когда подумаешь, что все это дурацкий «бунт» наделал... Ведь его это убило; потом эта проклятая статья в газетах! Мы никак не ожидали этого от Татьяны Николаевны: Бог ей этого не простит из-за каких-то мужиков делать неприятность знакомым... Где это видано? - Она попробовала варенье, передала ложку Лизе и продолжала: - Ждал награды, a получил выговор - ну, и не мог выдержать.

Она заплакала, и непритворные слезы потеки по её румяным свежим щекам. Петр Иванович поспешил выйди, чувствуя, что его знобит.

На бульваре он встретил Орловых.

- Сейчас был у Кириллы Семеновича, - сообщил он, идя рядом с Татьяной Николаевной и не замечая её сухого поклона.

- Ну, что он, каков?

- Совсем плох; впрочем, я его, признаться, не видал. Жена говорит, что это его сосновское дело уходило.

- Да? - отозвалась она рассеянно и тотчас же прибавила: - A вы слышали, в остроге старик Подгорный умирает?

- Т. е. не умирает еще, - поправил он с своей вежливой улыбкой, a действительно старик кряхтит. Как хотите, лета...

- Но ведь это возмутительно? - вскричала Татьяна Николаевна, вдруг останавливаясь и смотря на разбегавшиеся глаза Петра Ивановича.

- Что прикажете, закон! Я сделал все, что мог: писал к Михаилу Дмитриевичу, просил, представил разные смягчающие обстоятельства... По моим настояниям вот и Кулак сменен.

- Так это верно? - спросил Орлов, только что вернувшийся из уезда, где он слышал кое-какая подробности о новом выборе старшины.

- Положительно, ответил Лупинский. - С моей стороны это было условием sine qua non... Я так сказал и Гвоздике, и Хвостовскому.

- Хорошо, что эта история хоть к чему-нибудь пригодилась! - проговорил, с насмешкой, Орлов. - Какие же беспорядки открыла ревизия?

- Серьезного, конечно, ничего... Открыла маленькие канцелярские промахи, несоблюдение кое-каких формальностей...

- И только? - удивилась Татьяна Николаевна. - A арендная плата, a стойка, a кулачная расправа Гвоздики и проч. и проч.?

- Все это оказалось вздором.

- Даже и то, что вы мне сами передавали со слов крестьян? - спросила она, не умеряя язвительного тона.

Петр Иванович на минуту сконфузился, но тотчас же вошел в свою роль. - Помилуйте! да разве эти подробности могли быть сообщены ревизору при Гвоздике?

- Но как же вы... Начала Татьяна Николаевна, но Петр Иванович не дал ей докончить: - Что жe я? - воскликнул он с горькой усмешкой. - Что я могу сделать, за что отвечать, когда я представляю в посредники своего кандидата Вередовича - честнейшего господина, - a мне присылают какого-то сорванца Грохотова. Нет-с, Татьяна Николаевна, пока начальник губернии прежде всего стоит на том, чтобы не дискредитировать впасть - подчеркнул он губернаторское словечко, - до тех пор разные Гвоздики, Кутейниковы, и Грохотовы, как у Христа за пазухой. Извините за вульгарное выражение... сосновское дело у нас перед глазами, и что же? Вы пишете корреспонденцию, я представляю его превосходительству факты, a ревизующий, от присутствия член находит, что корреспонденция раздута, и в волости все благополучно... A все для того, чтобы «не дискредитировать власть».

Петр Иванович был в негодовании; он махал своею тростью, сбивая головки ни в чем неповинных одуванчиков и рискуя задеть прохожих.

- Поверьте, - начал он задушевным голосом и совершенно конфиденциально, - поверьте, что я давно бы отсюда бежал без оглядки, если бы не надеялся сделать для крестьян и то немногое, что я еще могу сделать.

В его голосе слышались слезы, он говорил с такой искренней горячностью, что Татьяна Николаевна опять поддалась, a на другой день Колобов, с своей обычной грубой откровенностью, говорил ей:

- He верьте, все врет! Можно брать взятки - ну, и сидит!

- Ах, Петр Дмитриевич!

- Увидите, увидите! Когда-нибудь всплывет. A я к вас, Татьяна Николаевна, двух знакомых мужиков из Волчьей волости привел. Пришли, вот, с своими в остроге повидаться, a их не пускают.