Н Ланская - Обрусители

Петр Иванович чувствовал себя настоящим героем; он надел пальто, надвинул несколько набекрень свою дворянскую, с красным околышем, фуражку и под-руку е Орловой, развязно, как хозяин уезда, и самодовольно, как триумфатор, прошел по улицам маленького, грязного городка, вплоть до ворот её квартиры. Тут он с своею несколько театральной манерой раскланялся, сказал что-то об общественной пользе, предрек великую будущность крошечному благотворительному обществу, всему городу, и той же победоносной походкой отправился домой.

- Ну что, кого выбрали? - встретила вопросом Мина Абрамовна мужа и, взглянув на его лицо, с которого еще не успела сбежать приятная улыбка, прибавила с своей обычной догадливостью: - Верно тебя, я так и знала!

- Выбрали Орлову, - сказал он сухо и хотел пройти.

- A как же ты сам?..

- Я, матушка, завален по горло. Мне не до этих пустяков.

- Расскажи, как же было? - спросила пани, быстро переходя в минорный тон.

- Очень просто: я предложил - разумеется, все согласились.

- Вот, очень нужно было, - заметила она с досадой: - Орлова и так уж важничает...

- Ты, дyшeнькa ничего не понимаешь! - прервал жену «пан маршалок». - Она нам может пригодиться... Могло выйти хуже, могли выбрать этого прусского подданного Шольца. Разумеется, я тогда тотчас бы вышел из членов, - сказал решительно и громко Петр Иванович и е сердцем бросил на стол свою дворянскую фуражку.

- Вы с ним кланялись? - спросила «пани».

- Он мне поклонился, когда я вошел, - солгал беззастенчиво Лупинский, которому Шольц не только не поклонился, но даже умышленно отвернулся к окну.

В тоже время Орлова говорила мужу:

- Угадай, кого выбрали председателем: - меня!

- Неужели не нашлось никого умнее?

- Туда очень умных не надо, a главное надо таких, которым, как мне, делать нечего... И вообрази: все это Лупинский, вот уж не ожидала! - И она стала рассказывать, как было.

- Татьяна Николаевна! Поздравляю! - раздалось под окном, и улыбающийся Зыков в свою очередь рассказал, как между членами было заранее условлено выбрать именно ее.

- Неужели? A ведь я все это отнесла к Лупинскому и удивлялась его великодушию.

- Ну, как же не мошенник! - воскликнул Зыков, - а? подхватил чужую мысль и выдал за свою собственную! Впрочем, он бы так легко не уступил, если б это место было с окладом.

V.

Зыков приехал в наш город вскоре после первой общей воинской повинности, то есть после того, как все это, Божией помощью, было благополучно кончено и Петр Иванович Лупинский представлен к награде. Они встретились, и с первой минуты поняли, что станут друг другу поперек дороги. Вскоре к инстинктивной, чисто случайной неприязни присоединились столкновения служебные: «пан маршалок», совмещая в своей особе несколько должностей, состоял, между прочим, председателем в том самом присутствии, где ротмистр считал себя не только специалистом, но еще облеченным такою ответственностью и такими правами, перед которыми все права Лупинского не значили почти ничего. С своей стороны, Петр Иванович не мог простить Зыкову того неуважения, с каким он относился к его председательству, которое «пан маршалок» считал дискреционным не только за присутственным столом заседания, но и всюду, куда не появлялся. Имея такое преувеличенное понятие о своем значении, Лупинский полагал, что он один может только действовать и рассуждать, a все остальные члены присутствия могут только с ним соглашаться и ему содействовать; он полагал, что он первый, a все они без всяких даже промежуточных степеней - последние.

Ротмистр Зыков, против такого высокомерного взгляда восстал, и между двумя администраторами отношения стали натянуты и враждебны. Как люди, получившие воспитание и от природы вежливые, они еще кланялись при встречах на улице, в домах у общих знакомых, но обоим было не по себе, и дело стало почти непоправимо, когда, уезжая в отпуск на какой-то морской берег, «пан маршалок» передал свое председательство в присутствии не ротмистру, как бы надлежало, a исправнику, который не только не умел председательствовать, где бы то ни было, но даже, по словам ротмистра, и на кресле то умел сидеть только боком. Таким образом, со стороны Лупинского, это было непросто оскорбление, но оскорбление, которое он намеренно хотел подчеркнуть. Когда Петр Иванович вернулся с своего морского берега бодрый, веселый и довольный морем и губернаторским приемом (проездом через Болотинск он, само собой, счел долгом откланяться), ротмистр, не бывший на водах и не имевший никакого резона рассчитывать на ласковый прием губернатора, был в самом мрачном настроении. Встретившись в каком-то комитете «общего улучшения», соперники заспорили с такими интонациями, которые, подобно отдаренным раскатам грома, предвещали грозу в весьма недалеком будущем. Привязанные службой к одному и тому же деду, они очутились на разных полюсах по своим убеждениям; каждый тянул к себе, и если надо, вопреки этой системе, все-таки подвигалось вперед, то благодаря только тому, что когда они, занятые дедами личного самолюбия, выпускали служебное дело из рук, ловкий господин Скорлупский - домашний секретарь «пана маршалка», - его подхватывал, подсовывал к подписи какие-то бумаги, подкреплял свои доводы ссылками на циркуляры - и дело шло само собой.

В довершение осложнений оба были самолюбивы, раздражительны и нервны, оба любили поспорить и непременно доказать, и хотя в природе вообще было места довольно, но в нашем уезде его оказалось недостаточно в том смысле, што не хватило на два первые места: было первое и второе, но двух одинаково первых не могло быть даже для таких особ, как ротмистр Зыков и майор в отставке Лупинский. Злополучную пальму первенства пришлось брать с боя, и бой начался, не такой, разумеется, как был под Седаном или Вёртом, но для нашего города вполне занимательный.

Остроте неприязненных отношений помогло одно маленькое, можно даже сказать, смешное обстоятельство. В одно пасмурное, послеобеденное время глубокой осени, когда в окна стучал упорный мелкий дождь, a свинцовые тучи висели прямо над городом, ротмистр сидел с газетой у своего письменного стола. Вообще чувствительный к метеорологическим явлениям, Зыков был особенно скучен и всем недоволен в эту минуту.

- Черт знает, что за вздор пишут! - проговорил он, бросая газету, и только-что хотел встать, как позвонили.

- Пан пулковник е? - раздался сиплый бас на польском жаргоне. Зыков узнал голос доктора Пшепрашинского.

- У себя-с! - доложил денщик Игнатович, с интонацией, свойственной исправным солдатам, у которых все выходит на манер: «здравия желаю!»

- Принимае?

- С большим удовольствием, - рискованно удостоверил Игнатовнч и распахнул перед гостем двери.