Н Ланская - Обрусители

Выйдя за ворота своего двора, Макар остановился: надвигались сумерки и холодный ветер насквозь пронизывал испещренный заплатами тулуп мужика. На. право бил шинок, налево - большая дорога. Макар постоял, подумал и повернул направо. Над шинком приветливо и тускло горел фонарь. «Зайти что ли?» мелькнуло у него в уме. «Нет лучше обойду. - ну, его!». Но через минуту он уже стоял у стойки a услужливый еврей проворно наливал косушку за косушкой. Выходя из шинка с тяжелой головой к решительным видом, Макар нахлобучил свою баранью шапку и быстро пошел к волостному правлению. Было уже совсем темно, похолодело, ветер с каждой минутой усиливался, но Макар ничего не замечал и не чувствовал. «Ну, как не пустит», мысленно проговорил он, сжимая кулак и мрачно смотря в темную даль. Большая деревня с своими низкими, точно придавленными хатами, вытянувшимися в одну ровную линию, утопала во тьме и только в волостном правлении, как два глаза, светились две свечки сквозь закоптелые стекла дверных рам. Это волостное правление обошлось крестьянам ровно в шесть тысяч, не считая даровых рабочих рук и дешевого в той стране лесного материала и, кроме того, ежегодно ремонтировалось на крестьянские деньги.

Старшина Сидор Тарасович сидел за самоваром, чередуя водку с чаем, когда Макар Дуботовка поднялся на высокое мокрое крыльцо.

VI.

Старшина Волчьей волости, Сидор Тарасович Кулак, носил свое звание с умением и так в нем укрепился, что не только считал его для себя созданным, но полагал, что никакие силы не в состоянии его сдвинуть с этого волчьего трона. И он был прав: под сенью покровительственной опеки Петра Ивановича, разжирев на крестьянском труде и даровом хлебе, он, как полновластный хозяин, распоряжался имуществом, трудом, честью и даже, можно сказать, жизнью нескольких тысяч людей. Это был самый тяжелый вид закрепощения. Тут возникла своего рода барщина, где барами были, во-первых, свой брат мироед и еврей, a во-вторых, посредник, которые, наживаясь и властвуя временно, не имели никакого резона щадить мужика.

Старшина знал свою силу: она была у него в туго набитой мошне. Он хлопал себя по карману, говоря: «вывезет!» - и его вывозило. Накопляясь год от года, переходя из копеек в рубли, сотни и тысячи рублей, крестьянские гроши обеспечивали ему безнаказанность таких действий, которые другого и в другом месте могли бы привести в острог или куда нибудь дальше; но здесь деньги были самым падежным оплотом, и пропорционально тому, как они росли, росла сила старшины. Мужик кланялся ему в ноги, отпрашиваясь от какой-нибудь повинности, подходил к руке, как под благословение, работал на него и беспрекословно ему повиновался. На старшину управы не было: посредник сажал его рядом с собою па диван, собственноручно подносил ему водку и простирал дружбу так далеко, что, взяв у него взаймы или, как говорят в том крае, «пожичив», забывал отдать; кроме того, у них велись сообща и разные другие «гешефты». На старшину не только не было управы, на него нельзя было и жаловаться, a в его арсенале исправительных и карательных мер, кроме произвольных штрафов, арестов и розог, был еще и собственный здоровый кулак, его однофамилец, которым он распоряжался без всякой экономии, считая его наравне с медалью, атрибутом своей власти и самым надежным средством укрощения строптивых. В первое же трехлетие своего безответственного управления волостью, старшина показал себя с самой лучшей стороны; он искалечил нескольких человек «зa супротивство против закона», т. е. против своей власти, и нескольких разорил в конец. Я не считаю тех, которые высидели на хлебе и воде в холодной, поплатились штрафами и подверглись законному числу ударов розгами - таких уже перестали считать. Зато старшина несомненно увеличил доходную производительность каждого мужика, и там, где мужик прежде платил рубль, с него стали получать три, четыре и больше. Как-то раз избитые мужики вздумали пожаловаться посреднику, но тот их вытолкал и слушать не стал; мировой съезд хотя и выслушал, но ничего не сделал, a губернское по крестьянским делам присутствие, руководствуясь, конечно, законом, передало жалобу тому же посреднику, на которого жаловались. Это значило решить вопрос без всяких хлопот. Крестьяне догадались, в чем дело и замолчали. В это-то время подоспел Щелкунов.

Сидор Тарасович уже наливал себе шестую рюмку, когда в волостное правление вошел Макар Дуботовка. Перед старшиной сидел писарь Курочка. В просторной комнате, с лубочными картинками по стенам, было жарко натоплено, от кипевшего самовара шел пар, и дым писарской папиросы зеленоватою пеленой неподвижно стоял в густом воздухе. Нагоревшие сальные свечи тускло освещали пространство около стола, оставляя в совершенном мраке дальние углы и входную дверь.

Войдя, Макар Дуботовка кашлянул, давая знать о своем присутствии.

- Кто там? - крикнул сиплым голосом старшина, снимая пальцами нагоревший фитиль свечи и всматриваясь в глубину комнаты.

- Это я, по своему деду, Сидор Тарасович, - отозвался из своего угла Макар.

- Да кто ты таков, чтобы по своему делу без времени таскаться!.. Дел-то ваших всех не переделаешь... Черти! He знаете часу. Вздохнуть не дадут, проклятое отродье! - ворчал старшина. Чтоб вас!

Он зевнул, перекрестился и, сняв фитиль с другой свечи, растер его на полу ногою.

Такое начало не предвещало успеха, но подогретый водкой Макар не хотел отступать. На минуту водворилось молчание, и только осенние мухи, отогретые высокой температурой комнаты, жужжали и бились между балками потолка.

- Чего надо? - грубо спросил старшина. - Небось опять о недоимке?

- Недоимки за мной, Сидор Тарасович, нет! За недоимку у меня последнюю телушку продали.

- Последнюю телушку, - передразнил старшина. - A ты не доводи себя до этого, плати вовремя, прибавил он наставительно и мягче.

- Я на счет опять, значит, того... Я все на счет участка...

- Чего на счет участка? спросил старшина, поворачиваясь к нему лицом.

- Да далече-то больно, не сподручно... Опять же Егорий на дворе. Ослобоните; я, Сидор Тарасович, вашей милости заслужу, говорил Макар, вспоминая наставление жены о ласковости к начальству и думая в тоже время: «Черт бы тебя подрал, дьявола эдакого»...

Старшина налил рюмку, подумал и налил другую писарю. Тот с нёобыкновенною ловкостью опрокинул ее себе в рот. Под потолком жужжали мухи.

«Ишь, черти, пьют!» подумал с завистью Макар и решился опять приступить.

- Ослобоните, Сидор Тарасович, сделайте божескую милость, - принудил он себя выговорить, подавляя накопившийся гнев и вертя в руках свою шапку. - Опять же ярманка в пятницу...

Старшина выпил рюмку и поглядел на Дуботовку.

- Сказано ступай, - ну, и марш! Понимаешь? Чтобы без разговора, потому ежели, значит, сегодня слушать тебя, завтра Ивана, послезавтра болвана, a там еще какого лешего, то на это наших сил не хватит... Поворачивай оглобли, нечего попусту толочься. Акулина Савишна! - крикнул старшина за перегородку, давая этим знать, что аудиенция кончена: - Убирайте самовар, да ставьте чего там закусить. A ты ступай!... Сказано раз: поворачивай оглобли-то!